В своих жалобах на городничего купцы приоткрывают жестокие и беззаконные методы управления, вернее — устрашения, применяемые городничим. Ослушников он донимает принудительными постоями: «… попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой», а то и более свирепыми средствами: «… я тебя не буду, говорит, подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Начиная с городничего и кончая Держимордой, весь чиновничий синклит знает лишь один закон: брать взятки, грабить всеми «законными», а чаще всего беззаконными способами, соблюдая лишь должностную иерархию. «Не по чину берешь!» — с этими словами обращается городничий к квартальному, стянувшему у купца целую штуку сукна. Но и сам городничий не знает меры. Купцы жалуются на него Хлестакову, также обвиняя городничего в том, что он берет «не по чину», превышает «законные», с их точки зрения, «нормы», справляя свои именины и на Антона и на Онуфрия.
Человек выбившийся из «низов», городничий честолюбив. Но и это честолюбие, разыгравшееся, когда он узнает о помолвке своей дочери с Хлестаковым, принимаемым им за значительное лицо, имеет тот же дрянной характер, раскрывает тщеславную душонку городничего. Даже в своих честолюбивых мечтах о «генеральстве» он не может придумать ничего другого, как шеренгу «титулярных», капитанов и городничих, тщетно ожидающих лошадей на почтовых станциях, тогда как он сам, предваряемый фельдъегерем, скачет на тройке, сопровождаемый их завистливо-почтительными взглядами. Опьянение властью, перспективой «карьеры» охватывает городничего в пятом действии, когда, по словам Белинского, он «является в своем апотеозе, полным определением своей сущности», когда «все темное, грозное, низкое и грубое, что крылось в его природе, развивалось воспитанием и обстоятельствами, все это всплыло со дна наверх…»[256] В этом опьянении властью городничий приобретает тот страшный и грозный облик, который отличает носителя деспотической власти.
Городничего всегда можно узнать по его грубовато самоуверенной интонации, по бытовому просторечию, подчеркивающему его самодовольство, циническую откровенность власть имущего лица, которые вместе с тем характеризуют его как человека необразованного, грубого солдафона. В своем кругу он предпочитает говорить, не прибегая к притворству, называя вещи своими именами. В ответ на жеманные восторги Анны Андреевны перед Хлестаковым городничий с откровенностью подшучивает над ней: «Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам все — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того, ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали». Обращаясь к подчиненным, к купцам и прочим зависимым от него, городничий переходит уже просто к грубому окрику, не стесняется в выражениях. Так, в разговоре с Держимордой городничий все время употребляет выражения, подобные: «Эк как каркнула ворона! (Дразнит его.) «Был по приказанию!» Как из бочки, так рычит!» С купцами разгневанный и торжествующий свою победу городничий и вовсе уже не сдерживается, показывает себя во всей своей «натуре»: вероятно, вспомнив и хорошо знакомый ему солдатский лексикон. Начиная свою речь с грозной иронии, он кончает ее грубой бранью: «Что, голубчики, как поживаете? как товар идет ваш? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувайлы мирские! Жаловаться? Что? много взяли! Вот, думают, так в тюрьму его и засадят!.. Знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что…»
Вместе с тем городничий хорошо усвоил ту официально-благонамеренную фразеологию, с которой он привык обращаться к начальству. В разговоре с Хлестаковым он беспрестанно прибегает к этим книжно-стереотипным формулам, к льстивому и насквозь фальшивому казенному красноречию: «Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет».
В заключительном монологе городничего, с которым он обращается к зрительному залу, с особенной силой раскрывается его «подноготная». В своем душевном смятении городничий выбалтывает позорную правду, показывает страшный облик николаевской монархии. Городничий обращается к зрителям, — и в этом смелое новаторство Гоголя, — будучи уверен, что он адресуется к кругу своих единомышленников: «Вот смотрите, смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен городничий! Дурака ему, дурака старому подлецу!» Его при этом особенно тревожит не самый факт обмана, а гласность, возможность, что правда о том, как он был одурачен, станет всеобщим достоянием: «… мало того, что пойдешь в посмешище — найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно: чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши». В отчаянии и злобе городничий обращается к зрительному залу, видя в нем таких же городничих и чиновников, преданных власти: «Чему смеетесь? над собою смеетесь!.. Эх, вы!..» Это замечательная по своей сценической смелости реплика еще раз с необычайной силой подчеркивает типичность происходящего, беспощадность того разоблачения, которое подрывает самые основы господствующего режима.
Недалеко ушли от городничего и остальные чиновники города, живущие по тем же неписаным «законам» бюрократической «науки». Они так же, как и городничий, смотрят на службу лишь как на возможность личного обогащения. И у них «рыльце в пушку», и они такие же хапуги и корыстолюбцы, как городничий, только помельче и потрусливее. Гоголь наделяет их индивидуальными чертами, показывает характер каждого жизненными, ему одному свойственными красками. Попечитель богоугодных заведений Земляника, по словам Гоголя, «неповоротливый и неуклюжий человек», «при всем том проныра и плут». Во «вверенной» его попечению больнице больные ходят черные, как кузнецы, и мрут, как мухи. Но Земляника не только плут и казнокрад. Он и «проныра», интриган, сплетник, добровольный доносчик.
Угодливая интонация опытного в житейских и служебных казусах Земляники раскрывает самую сущность характера этого подлого очковтирателя, подхалима и ябедника. Лицемерно-лебезящий тон сочетается в его речи с казенно-верноподданнической фразеологией, с фальшивым добродушием. В ответ на замечание Хлестакова, сытно позавтракавшего в больнице, что больных там оказалось немного, Артемий Филиппович без запинки врет: «Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уже так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все, как мухи, выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров, и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком».