– Так, может быть, в наших интересах сохранить эту разницу, – словно сам с собой, принялся размышлять вслух Вознесенский, – а то народы мира могут подумать так: у нас уже есть гитлеровская Германия, зачем нам еще Советский Союз?
После этих слов все высказались за сохранение разницы.
– Так, – выслушав соратников, задумчиво сказал Сталин, – а вот какое предложение поступило мне от Гитлера по каналам, о которых даже товарищ Берия и слыхом не слыхал.
Сталин подошел к главному сейфу страны, который стоял в углу его кабинета. О том, что хранилось в этом сейфе, не знал никто в мире. Загородив спиной сейф, Сталин неторопливо открыл его, что-то извлек, положил это на сейф и так же неторопливо, продолжая загораживать собой дверь, запер ее. Когда он повернулся лицом к собравшимся, в руках он держал пакет, вид которого не вызывал никаких сомнений в том, что он государственной важности.
– Не все вам будет понятно, но я прочитаю как есть, – предупредил вождь и извлек из уже распечатанного пакета лист нелинованной бумаги. – Все готовы? Тогда слушайте.
Сталин остался стоять, приблизил послание к глазам и принялся читать:
«Уважаемый коллега, вы, конечно, не забыли нашей удивительной встречи в Вене четверть века тому назад. Мир с той поры разительно переменился, и не в последнюю очередь благодаря нам с вами. Россию и Германию не узнать. И у наших стран есть историческая возможность сохранить мир между собой, если мы придем с вами к согласию. Предлагаю поделить Евразию на две части, причем большая – от Карпатских гор до Тихого океана – остается за вами при условии, что задачу тотального искоренения еврейства на ней вы берете на себя. Не затягивайте с ответом, сами понимаете, что время близко,
искренне Ваш фюрер,
Адольф Гитлер».
Сталин оторвал глаза от бумаги:
– Что скажешь, Лазарь? Прошу тебя, ответь честно, как коммунист коммунисту.
– А я вот что скажу, Иосиф, – не стал затягивать с ответом Каганович, словно он заранее знал, о чем пойдет речь. – Ты ведь учился в семинарии и, надеюсь, еще не забыл Священную историю, в частности то, чем кончались для государств попытки уничтожения евреев. Ни сам Гитлер, ни его Германия хорошо не кончат. Но, предположим, что я это говорю, как еврей. Теперь скажу, как член Политбюро ЦК ВКП(б) и народный комиссар путей сообщения, да еще и нефтяной промышленности…
– Вот это уже интересно, – подал реплику Сталин.
– Да, интересно, – не стал спорить Каганович и продолжил: – Так вот, Гитлер изгнал евреев из физики и искусства, но в Германии остались и физика, и лирика, а если ты изгонишь евреев из физики и лирики, то в России ни физики, ни даже лирики не останется.
– Ну, лирика, положим, останется, – задумчиво возразил Сталин. – Однако Германия без евреев будет и впрямь посильнее, чем мы без евреев, а вот мы с евреями, возможно, будем и посильнее, чем Германия без евреев. Как думаете, товарищи?
– Не торопись, Иосиф.
Сталин грозно и вопросительно посмотрел на Кагановича.
– Разрешите внести предложение, товарищ Сталин.
– Так-то лучше, – сказал вождь. – Вноси.
– Товарищ Сталин, тут нас собралось восемь человек вместе с вами, из них четверо, то есть вы, я, товарищи Микоян и Берия, не русские, а речь все-таки о России идет. Может быть, поступим так, раз уж столь остро встал с подачи Гитлера национальный вопрос – пускай русские, то есть товарищи Маленков, Ворошилов, Молотов и Вознесенский, сами решают, а мы так и быть помолчим. По-моему, это будет правильно.
– Интересное предложение, – не раздумывая, отреагировал Сталин. – Не знаю, может быть, ты и хитришь, Лазарь, но все равно любопытно.
Верховный вождь советских людей вложил послание Гитлера в пакет, запер его в сейфе и, жестом поманив за собой всех не русских, пошел прочь из кабинета. В дверях обернулся:
– Ждем вашего вердикта, наши славянские соратники, а мы тут в приемной чаек попьем, думаю, что товарищ Поскребышев это дело организует.
13.
То, что полукольца в их семьях передавались из поколения в поколение, им друг другу объяснять было не надо.
– Я слышал, – сказал комбат, что эти полукольца время от времени должны соединяться в руках одного человека, который, в свою очередь, вновь разъединит половинки, отдав их разным людям только по ему одному ведомому мотиву. Так оно и идет по кругу. И вот, значит, они опять соединились.
– Несколько неожиданно, – сдерживая себя от проявления эмоций в связи с, возможно, историческим событием, сухо констатировал старший политрук. – Я собирался просить тебя, чтобы ты отдал полукольцо, когда с войны вернешься, моему сыну, а тут такое. Кстати, моих сына и дочь эвакуировали из Южной Пальмиры, а твоего, я слышал, оставили.