Во время обеда царь, по обыкновению своему, хмуро поглядывал на людей за столом, приподнимая правую бровь. Он вглядывался, точно вычитывал в каждом жесте, в каждом выражении лица какие-то знаки, которые окутывали весь стол тонкой паутиной.
– Отныне будет заведён новый порядок, – голос царя нарушил тяжёлую тишину.
Алексей вытер рукой усы и обернулся, откинувшись назад, явно давая понять остальным, что он знает, о чём сейчас пойдёт речь.
– Как царю и великому князю всея Руси, должно мне держать свой обет перед Богом на небе и перед народом на земле. Дабы отечество наше, обескровленное и разграбленное, сохранилось, не досталось врагу татарскому али ливонцу, собрать надо мне войско. Вам я верю, как самому себе. Я ваш царь, отныне и впредь нет у вас иного господина, кроме Бога нашего. И слушайте волю мою – будет дана вам милость моя, и будете вы вершить суд мой, и будете вы карать и миловать именем моим. Измену рвать на корню будем! Проклятых бояр, как псов поганых, давно пора гнать прочь, прочь от рек. А поместья их отдам слугам моим верным.
– Так как же так, государь? – спросил мужчина, который сидел напротив Алексея Басманова. – Мы ж держали совет, как же мы отдадим хлеб наш, поля наши?
Царь перевёл взгляд на своего советника, окинул его взглядом с головы до ног, и лёгкая тень улыбки дрогнула в уголке его губ.
– Не перечь, Андрей. Оставим бояр в покое с хлебом их, – произнёс Иоанн, поднимая свой пустой и вместе с тем заворожённый взгляд поверх голов своих слуг, – пусть себе возделывают. Неужто не отдадут они хлеб, что вырастили на земле нашей? Так пусть попробуют не отдать, в самом деле, – ухмылка царя наполнялась жестокостью, а взгляд плавно передвигался по высоким сводам.
– Мороки больше с ними, – произнёс Иоанн, наконец опуская свой взгляд на Фёдора.
Юноша чуть не поперхнулся. Но вовремя совладав с собой, немного приподнял бровь, слушая доводы, исходящие от государя, будто бы впервые слышал эти слова. По лицу Фёдора можно было прочесть и приятное удивление, и нескрываемое самодовольство, которое едва ли вообще сходило с его лица.
За столом повисло молчание, разносился лишь тихий стук посуды – воеводы стучали ложками по дну тарелок да ставили чаши на голые доски. Алексей Басманов перекинулся парой острых взглядов с мужчиной напротив, и тот отвечал тем же.
Фёдор же жестом подозвал к себе кравчего, велев налить вина. Подбежавший холоп с поклоном исполнил безмолвную просьбу, не поднимая взгляда. После этого Басманов-младший поднялся со своего места с чашей в руках и сразу отшагнул, что пришлось как нельзя кстати. Будь сын менее расторопным, отец тотчас бы осадил его.
Мужчина со светлыми волосами и бородой, сидевший напротив Басмановых, даже улыбнулся, глядя на поведение Фёдора. А юный Басманов, в самом деле, привлёк к себе много взглядов, подойдя прямо к государю. С наибольшим любопытством на Фёдора глядел сам царь. Иоанн бросил короткий взгляд на старшего Басманова, который, казалось, готов был в любой момент ринуться к сыну и за шиворот оттащить его, но всё никак не решался, ведь поднимать суету подле государя не следует, особенно во время трапезы.
А тем временем Фёдор коснулся левого плеча и медленно поклонился, глядя в глаза государя. Иоанн не знал, что такого было в этих ясных глазах, полных лазурного неба. Он не мог понять, как это выражение белого лица, эти соболиные брови вразлёт, как они, будучи преисполнены горделивой надменности, вызывали трепет, точно перед весенними цветами, робко открывающими свои лепестки из бутонов. Когда Фёдор протянул государю чашу, князь, сидевший подле того, не сдержал усмешки и замотал головой.
– Сядь, Федя, – произнёс он. – Не приемлет государь наш из рук чужих пития.
– Отчего же, Андрюша? – спросил государь, касаясь кончиками пальцев серебряной чаши, поданной юношей. – Отчего же в этот день не преисполниться веры, что за страдания мои послал Господь мне всех вас, верных слуг и честных христиан?
Фёдор выпрямился в полный рост, но не спешил отходить от трона. Он мельком взглянул на своего отца, который явно был в смятении от выходки своего сына.
– Отчего же, Андрюша, скажи-ка мне на милость, – спросил Иоанн, оборачиваясь к князю, подаваясь к нему вперёд, – нельзя верить мне, что отныне окружён я людьми добрыми и верными?
Андрей слегка свёл брови, внимая речам царя, и так и не дал ответа.
– Ежели яд здесь, за этим столом, в кушанье, питье, в умах али сердцах, – произнёс государь, откидываясь обратно на спинку трона и оглядывая собравшихся за трапезой, – всё одно – погибель моя.