Когда началась предпоследняя песня, «Она вызвала копов», Энни услышала, как хлопнула входная дверь. Собственно, к уборке в кухне она фактически так и не приступала, но, заслышав шаги Дункана, зашевелилась, симулируя бурную деятельность и понимая при этом, что любая посторонняя активность во время прослушивания записей Кроу является святотатством. «Ха, подумаешь! Поставила какой-то диск… Делов-то».
— Ну, как там колледж? — спросила она небрежно, когда Дункан вошел. — Никуда не делся, не умер без тебя?
Но он ее не слушал. Вошел и замер, вытянув голову в направлении звуковых колонок, как охотничья собака, почуявшая дичь.
— Что это за… Нет, погоди, не говори. С токийского радиошоу? Хм, соло в акустике… — В голосе его слышалось беспокойство. — Но он не пел там «Копов».
— Нет, это…
— Ш-ш-ш…
Оба послушали пару строк. Энни развлекалась, любуясь его смущением. Он снова открыл рот:
— Но это… — И снова замолчал, в нерешительности шевеля губами. — Это… Этого нет.
Энни не смогла сдержать смех. Еще бы! Если он не слышал такой записи, значит, она не существует.
— То есть… Ну я не знаю!
— Называется «Голая Джульетта».
— Что называется? — В голосе паника. Мир его зашатался, планета спрыгнула с оси и покатилась в преисподнюю.
— Альбом называется.
— Какой альбом?
— Который мы сейчас слушаем.
— Этот альбом… называется… «Голая Джульетта»?
— Да.
— Нет такого альбома.
— Теперь есть.
Энни передала ему письмо Пола Хилла. Дункан прочитал, поморгал; перечитал, моргая; прочел еще раз.
— Но это письмо мне. Ты вскрыла мое письмо.
— Я всегда вскрываю твои письма, которые ты не забираешь.
— Все, что меня интересует, я вскрываю сам.
— Это ты не вскрыл, значит, оно тебя не интересовало.
— Но оно меня интересует.
— Интересует только потому, что я вскрыла его.
— Ты не имела права. И потом… Ты поставила диск! Как ты могла!
Он не дал Энни времени запустить ни одной отравленной стрелы. Шагнул к плееру, выхватил из него диск и вышел.
Когда Дункан впервые наблюдал, как на экране компьютера появляются строки трек-листинга с введенного в дисковод компакт-диска, он просто не мог поверить собственным глазам. Он воспринял это действо как колдовство, которому бесполезно искать объяснение, потому что никакого объяснения просто-напросто не существует — во всяком случае, такого, которое он способен понять. Затем ему стали приходить электронные письма с музыкальными приложениями, что по степени таинственности никак не уступало уже известным ему процедурам, ибо подчеркивало, что записанная музыка никак не вещь, которую он привык осязать (компакт-диск, виниловая пластинка, катушка с лентой), а духовная сущность, которую пальцами не пощупать. Это возвышало музыку, делало ее, с точки зрения Дункана, еще более таинственной. Знавшие его люди полагали, что он будет тосковать по «виниловой эпохе», но новая технология лишь усилила его увлеченность, придав ей больше романтичности.
С течением времени, однако, его стало донимать вольное обращение этих колдовских устройств с именами воспроизводимых песен. Когда он вводил в дисковод очередной компакт-диск, его невольно охватывало чувство, что неизвестные существа или силы, наблюдающие за ним из киберпространства, находят его музыкальные вкусы и пристрастия затхлыми, скучными, банальными. Дункан смутно представлял себе что-то вроде Нила Армстронга XXI века с встроенными в космический шлем стереонаушниками «Банг и Олуфсон», парящего где-то в неведомой дали древнего космоса, по-прежнему непостижимого, однако осовремененного россыпью порнографии. Армстронг вздрагивал и кривился, как от удара током, и мысленно протестовал: «Опять эта бодяга… Сколько можно! Поставь же, наконец, что-нибудь крутое, что-нибудь настолько свежее и ошеломляющее, чтобы я тут же понесся в виртуальную справочную…»