Рабочий кабинет — один на двоих — располагался между этажами, на первой площадке лестницы. Агент по недвижимости, устроивший им этот домишко, подразумевал, что они используют крохотную комнатушку для временной детской, пока не решат переехать за город, в коттедж с садом, а этот дом продадут следующей паре… и так далее, круг замкнется, все повторится. Дункан даже предполагал, что их бездетность продиктована духом противоречия, протестом против заведомо отработанного хода вещей. Даже агент по недвижимости берется предсказать их судьбу!
Сейчас в этом помещении детской и не пахло: два лэптопа рядом на рабочем столе, два офисных стула, виниловый проигрыватель с преобразователем в формат mpЗ и около двух тысяч CD, включая бутлеги каждого концерта Такера Кроу с 1982 по 1986 год за исключением выступления в клубе «Культурбулагет» в Мальме в 1984 году, как ни странно, никем не записанного, — шип в пятке любого кроуведа, тем более что, согласно обычно весьма надежному источнику из Швеции, там Кроу единственный раз сыграл кавер «Любовь нас разорвет на части»[4]. Дункан отпихнул в сторону банковские извещения и письма, открытые и оставленные для него Энни, создал файл и принялся печатать. Не прошло и двух часов, как он настрочил три тысячи слов, которые выложил на сайт сразу после пяти вечера. Около десяти часов число комментариев от любителей из 11 стран достигло уже 163.
На следующий день он понял, что впопыхах несколько перестарался. Новый альбом, согласно его очерку, означал, «что все прежние записи Такера Кроу бледнеют, теряются, расплываются… И если такое можно сказать о работах самого Кроу, что уж говорить об остальных…» Не хватало еще ввязываться в споры с любителями Джеймса Брауна, «Стоунз» или Фрэнка Синатры. Конечно же, он имел в виду «околотакеровское пространство» авторов-исполнителей, но выражаться следовало бы точнее, чтобы не смог прицепиться какой-нибудь склочник-буквоед. «На фоне данной версии „Тебя и твоего гламура“ предыдущая звучит так, будто взята из альбома „Вестлайф“[5]…» О чем он думал, когда писал это? Если выждать какое-то время, то «одетая» версия «Джульетты» (автоматически прозванная так Дунканом для удобства «внутренней» классификации) после первого шока наверняка восстановит свою популярность, а вот «Вестлайф» вообще не следовало упоминать. Чудо, если не вылезет какой-нибудь их чокнутый прихлебатель и не начнет преследовать его в Сети всякими гадостями, не считаясь со временем и усилиями.
По наивности Дункан не задумывался над возможными последствиями. Однако теперь он представил, как праздно гуляет по сайтам, разыскивает кусочки мозаики новостей и сплетен, просматривает, скажем, интервью с художником-оформителем обложки пластинки и вдруг обнаруживает совершенно новый альбом, о котором ничего не слыхал. Все равно что включить телевизор на местном метеоканале и обнаружить, что небеса разверзлись. Не возрадуешься. И непременно станешь читать рецензию какого-нибудь ублюдка. К ублюдку этому, конечно, теплых чувств не испытаешь, но и к альбому подсознательно настроишься враждебно. Дункан начал опасаться, что своими неумеренными восторгами оказал «Голой» медвежью услугу: теперь никто — никто из настоящих ценителей, разумеется (а трудно вообразить, что чересчур много найдется других интересующихся) — не сможет слушать новую «Джульетту» без предубеждения. Ох, нелегкая это работа, искусство любить… Не с одним лишь прекрасным приходится иметь дело.
Наиболее интересные для него отклики коллег-кроуведов пришли по электронной почте. Эд Уэст: «Афигеть. Хочу. Прям щас». Джефф Олдфилд, с излишней, по мнению Дункана, жестокостью: «Се твой звездный час под этим солнцем, друг мой. Подобному, увы, не суждено повториться». Джон Тэйлор привел цитату из песни «Кто лучше?»: «Везение — болезнь. Не хочу удачи рядом». Дункан составил список адресов и запустил рассылку треков выбранным адресатам, представляя себе, как пожалеют завтра с утра иные блюстители здоровья, что предыдущей ночью слишком поздно отправились в постель.
Глава 3
Энни опасалась, что застрянет в училках на всю жизнь, и настолько ненавидела свою прежнюю работу, что теперь опоздание в музей на десять-пятнадцать минут ей доставляло наслаждение. Для учителя те же пятнадцать минут опоздания сопряжены с неизбежным скандалом, выговорами, осуждением коллег, а здесь никто не обращал внимания, за три или за тридцать три минуты до открытия мелкого малопосещаемого музея она появилась. Сказать по правде, никто не обратил бы внимания, появись она на три или тридцать три минуты и после открытия. Выскочить из школы за предполуденным стаканчиком дрянного растворимого кофе — об этом в годы учительства чаще всего можно было лишь мечтать. Поэтому Энни, воплощая свою жалкую мечту прошедших лет, ежедневно гнала себя из музея в забегаловку напротив, хотелось ей кофе или нет. Надо признать, кое-чего ей порой недоставало — хорошо проведенных уроков, когда глаза малолеток возбужденно сверкают, а внимание такое плотное, что хоть режь его ножом: подпитки оптимизмом и юной энергией, которую излучает каждый малыш, отнюдь не только самый развеселый и здоровый. Но чаще всего ей хотелось уползти сквозь щель под забором из колючей проволоки, окружавшим систему среднего образования, — в чем она и преуспела.