— Какая баба? Где? Когда?
Жмуров замолчал.
Ильяшин привстал над столом и четко, раздельно сказал:
— Ты, Жмуров, напрасно запираешься. Ну, дадут тебе за побег и за то, что охранника ранил, лет шесть. И все. А за хорошее поведение и за добровольную помощь суду скостили бы. А так смотри, объясняю на пальцах: за день до убийства этой, как ты выразился, бабы тебя видели во дворе. Это запротоколировано и приобщено к делу. Это раз. Два: в день убийства тебя видели в пельменной, откуда ты исчез точно во время, когда умерла Шиловская, та баба, как ты выразился. Три — перстень. Таких колечек всего две или три штуки в мире. Стоят они пару десятков тысяч долларов. Это колечко ты продал пареньку на Казанском вокзале, он опознает тебя из миллиона. Четыре. То, что, пожалуй, перетянет и колечко, и показания свидетелей, — браунинг. Он принадлежал убитой, и на нем твои отпечатки пальцев. Я уже не говорю о таких мелочах, как твои следочки, оставленные в квартире, ворсинки с твоей рубашки на одежде убитой. Ну что?
Жмуров, низко опустив голову, растирал шею. Ильяшин продолжал:
— Ты что, думаешь, что суд поверит, что все эти вещдоки куплены на вокзале, а следы оставлены, когда ты навещал тещу? Нет, Жмуров, не поверит. А за запирательства твои, к побегу и прочим художествам, за убийство Шиловской, за незаконное хранение оружия и еще пару статей, которые можно при желании наскрести, добавит тебе еще минимум пятнадцать лет.
Жмуров сидел будто окаменелый.
— Так что ждет тебя дальняя дорога на остров Огненный, на пожизненное заключение. А там, ты знаешь, Жмуров, не то что в зоне. Там только клетка два на два и такой же, как и ты, осатанелый от сидения напарник. И выход на оправку два раза в сутки. И ни прогулок, ни передач, ни писем, никаких известий с воли. Все, Жмуров, ты умер, и даже могилы твоей никто не узнает! А если тебе вышку дадут, благодари Бога за такую милость, за избавление. Там, на Огненном, люди волком по ночам кричат, смерти просят не допросятся. А тебе ее преподнесут на блюдечке с голубой каемочкой — значит, пожалеют тебя, дурака. Что, нравится такая перспектива? А? Что молчишь, Жмуров? Отвечай!
Но тот только ниже опускал голову, так, что не видно было искаженного гримасой лица. Потом он вцепился руками в волосы и стал медленно раскачиваться в ужасе от нарисованной картины.
— Так что лучше говори, Жмуров. Чем больше ты скажешь, тем лучше будет это для тебя же. Суд учтет твое чистосердечное признание и помощь следствию. Это я тебе обещаю.
Жмуров поднял на Ильяшина почерневшее оскаленное лицо и яростно проревел:
— Да не убивал я ее, не убивал!
Ильяшин недоуменно пожал плечами и спокойно уселся на стул, ожидая дальнейшего развития событий. «Вот она, аффективная вспышка», — подумал он, вспомнив слова Лили. Теперь от него уже мало что зависит. Теперь или Жмуров заговорит, или будет молчать как рыба. Ильяшин холодно спросил, нажимая на кнопку магнитофона:
— Итак. Что ты делал в квартире Шиловской?
— Я Людку искал. И мамашу ее, — хмуро выдавил Жмуров. — Хотел их поучить за то, что Людку из колонии вытащили, а меня, как волка позорного, гнить там бросили. Да я ту бабу в жизни своей не видел, и не нужна она мне, — сбивчиво, захлебываясь слюной и словами, говорил Жмуров. — Когда я в комнату вошел, она уже мертвая лежала, в крови. А тот парень после выстрела заорал, как будто ему горло перерезали, и убежал. Я тогда подумал еще, что сматываться надо, дело-то мокрое, да жадность меня заела. Снял я перстень и пушку подобрал — все равно, думаю, меня в Москве через пару часов не будет.
— Погоди, погоди, какой парень? — посерьезнел Ильяшин.
— А я откуда знаю какой? — ответил вопросом Жмуров. — Спорили они о чем-то, кричали — слышал. Но видеть его — не видел. Как он смылся, я колечко снял и ушел черным ходом.
— Так, постой, давай все по порядку, — серьезно сказал Ильяшин, быстро строча по бумаге. — Итак, ты приехал в Москву, чтобы отомстить своей подруге Людмиле Тюриной и ее матери. Так?
— Так, — согласно кивнул Жмуров.
— Так, хорошо. Утром двадцать шестого июня что ты делал, рассказывай по порядку.
— Чего рассказывать, я ж все выложил, как было. Ну, пошамал в пельменной и решил домой наведаться.
— Во сколько это было?
— Да не помню я. И часов у меня нет. Ближе к обеду, что ли. Ну, дальше… С парадного хода решил не ходить, там во дворе тетки с нашего подъезда стояли, они быстро раззвонили бы, что меня видели, ну, я и решил с черного хода. Поднялся на этаж, постучал, не открывают. Ну и… — Жмуров замялся. — Ну, решил я войти. Я ж там жил столько лет, все замки наизусть знаю. Черный ход, он с кухни небольшим засовом только закрывается. У меня всегда в подъезде за батареей спрятана была железяка изогнутая. Если ее вставить в щель, можно засов отодвинуть. Я всегда так раньше домой заходил, когда ключи забывал или поздно возвращался…