смелым оком! Скиталец ты или ты хозяин земли? Навстречу звериным тропам прокладываются стальные пути, широкие насыпи железной дороги режут глухую сибирскую тайгу. С нею вместе идут новые люди, несут с собой новые мысли, они помогут тебе, бунтарь-одиночка, понять, что правда на твоей стороне и сила справиться со своими угнетателями — тоже есть у тебя. Ты подумай… И тогда не другую ли ты песню сложишь о тайге? А пока…
Работы шли быстро, и Маннберг получил не одну благодарность от начальства. Зато и недовольство среди рабочих росло еще быстрее железнодорожных насыпей.
Уроки Маннберг задавал непосильные, а за невыполнение налагал штрафы или переводил на более тяжелую и плохо оплачиваемую работу. Кормил так: свежее мясо выдавал только по воскресеньям, а все остальные дни в артельных котлах варились щи с припахивающей солониной да чуть сдобренная салом гречневая каша-размазня.
Больше денег накопите, — острил Маннберг в ответ на жалобы рабочих.
Накопишь! Работаем как каторжники. Хотя бы воды вдосталь возили к нам, — роптали мужики, — зной палит, нет спасения, в котле солонина одна, а воду, как вино, кружками выдают.
Ничего не поделаешь, — пожимал плечами Маннберг, — далеко вода. А зной — что же, потерпите, скоро погода переменится.
Жил Маннберг в передвижном вагончике. Он любил комфорт. Вагон был оклеен обоями под кожу и разделен переборками на три части: столовую, служившую рабочим кабинетом, спальню и кухню, в которой поместилась Лиза. После того как Маннберг подобрал ее на дороге, почти совсем окоченевшую, Лиза осталась у него.
Маннберг искал прислугу, но тут поколебался: стоит ли брать эту? Уж очень простовата. Ему хотелось иметь прислугу в другом роде, как он сказал ей — «поотесан-нее». Но когда спросил: «На какую же работу поставить тебя?», а Лиза, потирая распухшие, обмороженные пальцы, ответила: «На какую знаете, — и, поняв, что этот ответ может быть истолкован как просьба дать ей работу полегче, добавила: — Землю копать или на какую другую…» — Маннберг решил оставить Лизу у себя. Видать, неизбалованная. Не понравится — уволить успеется всегда.
Вагончик станешь убирать, обед для меня готовить, стирать, — тоном приказа сказал он ей. — Сумеешь?
Буду стараться…
Прошло полгода. Поводов жаловаться на Лизу у Манн-берга не находилось. Такой исполнительной и прилежной прислуги он еще не встречал. Немного коробила ее манера вытирать рот рукавом и сморкаться в передник, но это были такие мелочи, что в тайге, в захолустье, с ними не стоило и считаться. Не везти же сюда прислугу из Петербурга!
С работой Лиза освоилась быстро. Нетрудно было убрать вагон, протереть мягкой тряпкой мебель и вымыть пол, покрытый линолеумом. И обеды у нее сразу же стали получаться хорошие, готовить приходилось ей из самых лучших продуктов. Правда, варила, жарила и пекла Лиза все на крестьянский манер, но Маннбергу это даже нравилось — как-то крепче.
Постепенно у Лизы стало оставаться много свободного времени, особенно в дни, когда Маннберг уезжал в город, А в город он ездил частенько, то по делам, то просто развлечься. И хотя всегда ей строго наказывал не заводить знакомства с рабочими, с некоторыми из них Лиза подружилась очень быстро. К молодым ее не тянуло, Лиза сторонилась их, а с пожилыми, с бородатыми, так приятно было посидеть, не торопясь побеседовать! Больше всего ей нравились землекопы Кондрат, Марк и Архип Дани-лыч. Все они из одного города, из Омска; как нанялись там впервые пять лет назад, так и шли вместе с железной дорогой, все на восток и на восток.
Ежели бы всю землю, что мы нарыли, в одну кучу ссыпать, так с верхушки ее Иркутск бы можно было отсюда увидеть, — смеялись они.
Шуточка дело — Иркутск! До него больше как полтысячи верст.
Но самым дорогим человеком для Лизы сразу стал дед Еремей. Ему и шел-то всего сорок второй год, но прозвище деда он накрепко получил за свою пышную черную бороду. Дед Еремей про свою жизнь рассказывал неохотно, по Лиза знала, что пришел он в Сибирь из-за Урала, крестьянин безземельный. А тут тоже земли для него не
казалось. Новосельческие участки в болотах, в дикой тайге нарезаны, а в старожильческих деревнях требуют нежный пай внести, много денег. Вот и подался Еремей на железную дорогу, на заработки. Жена Дарья с новорожденной дочкой ждет его в Рубахиной, ждет, когда муж' вчернется с деньгами. Исстрадались, истосковались крестьянские руки о земле, хочется скорее разломить кусок своего, непокупного хлебушка… Лизе дед Еремей особенно дорог стал потому, что он взялся ее учить грамоте.