Мама, — не оборачиваясь, вдруг сказал Алексей Антонович, — зпаешь, какая мысль мне пришла сейчас в голову: ведь этой именно дорогой вели на каторгу моего отца?
Туда другой дороги нет, Алеша.
Да, другой дороги нет. И еще скажи: он был более чем просто знаком с Бакуниным и Ткачевым?
У меня нет причин и теперь скрывать это.
И… прости меня, мама, я — врач, но милостью врагов моего отца. Хорошо ли, что ты просила этой милости?
Я — мать, Алеша, — тихо сказала Ольга Петровна-- А ты тогда был мальчик.
Ты говоришь — тогда?
Да. А теперь ты мужчина.
Алексей Антонович опять замолчал. Ольга Петровна подошла и обняла его за плечи.
Алеша, — сказала она, — Михаил Иванович тебе ничего не оставил?
— Да, мама, оставил. Они поняли друг друга.
Надо спрятать получше.
Я тоже об этом думаю, мама.
И Алексей Антонович весьма обстоятельно передал ей свой разговор с Лакричником. Ольга Петровна внимательно выслушала его.
Алеша, как ты мог предварительно не проверить окна?
Я был уверен, что они закрыты. Неужели Геннадий Петрович мог слышать наш разговор? Знаешь, мама, меня тревожит, что он за последнее время как-то особенно неприязненно настроен ко мне. И это стало заметно с тех пор, как я объявил ему выговор.
Выговор? За что, Алеша?
Он предлагал одной женщине — Коронотовой — выдать за деньги ложное медицинское свидетельство.
Геннадий Петрович мне и всегда казался непорядочным, нечестным.
Это верно. Я очень не люблю его.
Так почему же ты никак не освободишься от него?
Я говорил с Барановым, мама. Он не позволил мне уволить.
Почему?
Не знаю. Но он явно покровительствует ему. Мне показалось, что Баранову просто хочется, чтобы Геннадий Петрович непременно был. при мне.
Тогда тем более надо спрятать литературу как можно надежнее.
Я сделаю хороший тайиик в шкафу, который стоит в темной кладовке.
12
Лакричник выбрился особенно тщательно. После бритья он умылся и причесался. Долго сидел перед зеркалом, подравнивая ножницами усы и выщипывая волоски, выросшие на кончике носа.
Столь же внимательно и прилежно он подстриг и вычистил ногти и перешел к осмотру костюма. Брюки хотя и пролежали три ночи, утюжась под матрацем, но не давали той тонкой и острой складочки, что радует сердце любого щеголя. К тому же они сильно лоснились сзади. Пиджак был не лучше. Правда, явные дыры на локтях удалось замаскировать, нанеся паутину из черных ниток, но борта обтерлись настолько, что по кромкам сукно торчало бахромой, а кое-где белела обнажившаяся подкладка. Как плотно ни подстригал Лакричник бахрому и как он ни замазывал чернилами подкладку, все же трудно было и после такой обработки назвать костюм приличным.
Оглядев себя еще раз в зеркало, он взялся за фуражку и покачал головой.
Зря я в картуз сырые яйца клал на базаре, — с сожалением сказал, разглядывая темное пятно на зеленом сукне, — раздавилось одпо яичко и хорошую вещь попортило. А вот козырек я уже и не помню, где и как сломал. Ну да ладно: по одежке встречают, а по уму провожают.
Через полчаса он постучался в парадное крыльцо нового дома Василева. Дверь открыла Клавдея.
Дома Иван Максимович? — протискиваясь между косяком и Клавдеей, спросил Лакричник.
Дома.
Не спят?
Нет, у себя в кабинете занят.
Разрешите же войти, — отвел он руку Клавдеи, немного задержав ее в своей руке.
Ну, ты еще! — вскрикнула Клавдея и ударилась локтем о косяк.
Вот боженька и наказал, — хихикнул Лакричник, входя в сени. — Где они занимаются? — остановился он в коридоре.
Говорю, в кабинете. Вот прямо сюда, — сердито ответила Клавдея и, потирая локоть, ушла па кухню.
Лакричник отыскал указанную ему Клавдеей высокую филенчатую дверь кабинета.
Разрешите побеспокоить? — спросил он в узенькую, едва заметную щель.
— Войдите! — донеслось изнутри. Лакричник вошел.
Василев сидел за письменным столом и что-то писал. Он еле поднял голову и небрежно указал Лакричнику на стул.
Фельдшер Шиверской уездной больницы Геннадий Петрович Лакричник. Пшикин, — добавил он и приятно улыбнулся.
Потом взял стул за спинку рукой, придвинул ближе к столу и сел — спокойно и твердо. Осторожно снял фуражку, положил ее на колени, поправил прическу и снова усмехнулся.
Знаю, — ответил после паузы Иван Максимович. — Чем могу служить?
Разрешите? — спросил Лакричник, указывая на зеркало, и, получив утвердительное «пожалуйста», подошел и неторопливо счистил пятнышко на лацкане пиджака. — Зашел выразить искреннее соболезнование, Иван Максимович, по поводу постигшего вас несчастья, — сказал он, возвращаясь обратно.