А вот что Елизавета Ильинишна предала земле живым рожденного ею ребеночка, это вы, может быть, и не знаете.
Мимо пробежала ватага ребятишек с голубями в руках. Один из них на бегу оглянулся и крикнул:
Эй, тетенька, черемшу уронила!
Клавдея стояла, бессознательно гладя растопыренными пальцами побледневшие щеки.
Врешь! Врешь! — вдруг вырвалось у Клавдеи. — Этого она не сделает!
— А где же тогда, позвольте вас спросить, ребеночек? Клавдея, онемев, смотрела на Лакричника. Как же
так? Аксенчиха рассказывала, что у Лизы ребенок родился мертвенышм„.
Не хочу оставлять вас в сомнении: клянусь истинным господом богом, — торжественно поднял Лакричник руку, — убила.
На другой стороне улицы распахнулось окошко, высунулась чья-то голова. Она скрылась на мгновение, видимо, кого-то еще приглашая, и сейчас же в окне появилась вторая.
Лиза, Лизанька… — шептала Клавдея, прислонившись к забору. — Где ты, снежинка моя? Ты б мне сама все рассказала…
Лакричник свернул за угол и пошел, блаженно улыбаясь, вниз, к реке, к парому.
Расстроилась бабенка, — сказал он вполголоса, ступая па гладкий пастил парома, — теперь мигренью замучается…
Под ноги ему подвернулась собачонка. Он пнул ее ногой в бок, а когда та, жалобно завизжав, отскочила в дальний угол, поманил пальцем.
Фью, фью, цуцик! Фью, фью!..
Собачонка тихонько скулила, положив морду на лапы, и смотрела на Лакричника добрыми, обиженными глазами.
На паром въехал щегольской экипаж. С него сошел Маннберг.
Густаву Евгеньевичу честь имею кланяться, — сказал Лакричник, давая дорогу.
Маннберг не ответил. Сделал презрительную гримасу, так что острые усики его на мгновение пришли в положение «без четверти три», и поманил кучера пальцем.
14
В один из дней, когда Маннберг был по делам в городе, к Лизе в вагончик заскочил парнишка.
Тетенька Лиза, выйди на минутку. Тебя ктось-то ожидает.
Лиза удивленно посмотрела на мальчика.
Кто?
Парнишка стоял, ковыряя в носу и почесывая босой пяткой левой ноги правую ногу, искусанную комарами. Козырек истрепанного картуза повернулся набок.
А ктось его знает. Дядька какой-то…
Лиза накинула на плечи платок и вышла вместе с парнишкой.
Что ж ты картуз козырем набок носишь? — спросила она на ходу.
Нет, — тряхнул головой парнишка, — ето портпой так сошил… козырем набок. А евон, — указал он рукой, — евон под кустом и тот дядька стоит.
Лиза пошла между рядами парусиновых палаток, расставленных в отдалении от вагончика. Трава и мелкие кустики вокруг палаток были затоптаны, измяты, облиты помоями. На колышках сушились опрокинутые миски и котелки. У некоторых палаток было развешано белье, темное холщовое, все в дырах и заплатах. Площадка выглядела безлюдной — рабочие еще не приходили на обед.
Неподалеку в косогоре начиналась глубокая трещина, прорезанная в песчаном грунте дождями. Дальше трещина расширялась, делалась глубже, переходила в распадок, затянутый фиолетовым кипрейником — иван-чаем. На обвалившихся глыбах перегноя уже примостились юные, крупнолистые березки. Беличьими хвостами торчали всходы сосняка.
Падь, ощерившись в небо рваными кромками- верхпих обрывов, тянулась версты на полторы и кончалась у ручья. Здесь всегда было темно и прохладно. Ельники плотно смыкались вершинами, преграждая доступ солнечным лучам. Оттого мхи между деревьями казались особенно пушистыми и зелеными. В ямках блестели лужицы чистой воды. По вечерам в низине стлался густой, дурманящий запах багульника, жутко гукали филины, и даже, как говорили рабочие, у ручья бродили медведи. Никто сюда не ходил. Одни боялись, другим просто не было надобности забиваться в такую глушь.
Лиза нерешительно подошла к обрыву, на краю которого возле куста черемухи стоял человек. Парнишка исчез между палатками.
— Вы звали? — спросила Лиза, оглядывая незнакомца.
— Да.
Одет он был, как и все рабочие, в широкие, бористые шаровары и такую же рубаху-косоворотку с синей опояской. Воротник застегнут только на нижние пуговицы; верхний его уголок отогнулся. Большие, тяжелые сапоги были порядком изношены и, видимо, давно не мазаны дегтем.
Лицо незнакомца сразу понравилось Лизе: простое, открытое, с каким-то оттенком веселого лукавства и очень круто, прямо подковкой, изогнутой нижней губой, когда он смеялся. Худые щеки шершавились от свежего загара, обветренные губы потрескались. А когда незнакомец, шевельнув бровями, бросил на Лизу короткий взгляд и протянул ей руку, Лиза заметила, что глаза у него черные-черные, а на руках натерты большие водянистые мозоли. «Лобастый, а лицо книзу клином», — подумала Лиза, разглядывая его сильно бугроватые виски и с удовольствием ощущая без навязчивости крепкое, дружеское пожатие руки.