Говорю — в ручье намыл…
Ага! В ручье?.. А на чьем прииске? Кто хозяин этому золоту? А? — тихо спросил Сидор Борисович, кладя на плечи Порфирия свей сухие, длинные руки. — Так и так, мужик, твое золото краденое. Принес — ну и не шуми.
Я не крал, я нашел. И в ничьей земле, — стряхивая руки лавочника, сказал Порфирий. — Отдай мне золото, пойду продам другому.
Сидор Борисович стал у двери, придавил рукой крюк.
Стой, дурачина! — прошипел он. — Куда ты пойдешь? Ты не знаешь, что нет ничьей земли? Земля всегда чья-нибудь. И золото чье-нибудь. Либо казенное, либо хозяина прииска. В чьей земле ты его взял? В остолбленной хозяином прииска? Так хозяину и принеси. В казенной земле? Заяви казне. — Он засмеялся своим мелким смешком. — Стань тогда сначала сам хозяином прииска… Ие получится? Нет. Так и говори сразу: «Принес я вам, Сидор Борисович, краденое золото. Возьмите, да и не шибко прижимайте меня. Я и еще принесу, все золото только вам буду носить». Вот как, мужик…
Кровь застучала в висках у Порфирия. Пальцы сжались в кулаки. Он с трудом перевел дыхание. Так, значит, Порфишку в воры записывают? Да еще чтобы всю жизнь тайком носить краденое?
Сидор Борисович, — сказал Порфирий, едва сдерживая прилив закипевшего в нем бешенства, — отдай мне золото, и пойду я…
Вон, вон, возьми его с прилавка, — не отходя от двери, показал пальцем на узелок Сидор Борисович, — возьми. Только что ты с ним делать станешь?
Порфирий взял узелок, встряхнул на ладони, сунул за пазуху.
Что хочу. Хоть опять брошу в воду!
Сидор Борисович покачал головой. Взгляд у него замаслился, как у кошки, лениво играющей с замученным мышонком.
Нет, не бросишь, — сказал он почти ласково, — и от меня с золотом не уйдешь.
Уйду! — Порфирий кинул правую руку наотмашь. — К че-рту тебя!
Ан не уйдешь. — Сидор Борисович сбросил крюк и широко распахнул дверь на улицу. — Уйди! Ну, уйди! — И легким, тихим шепотком, словно петлей за шею, охватил Порфирия: — А я скажу полиции, что ты душу человеческую в тайге загубил, взял золото, а мне предлагал потом…
Порфирий вскрикнул, схватил лавочника за ворот рубахи, рванул к себе, а потом изо всей силы отбросил к прилавку. Подбежал к нему и — раз, другой, третий — остервенело ударил кулаком» Выскочил за дверь, постоял на крыльце, переводя дыхание, — он слышал, как поднимался и отряхивался Сидор Борисович, — и медленно пошел налево, по дороге к своему зимовью. Так вот оно какое, золото! Вот для кого! Не для чистых рук оно. Будь оно проклято!..
Вернуться скорей на Джуглым! А как же с припасом, с мукой? С чем, как промышлять зиму? Теперь в Тайшет, к Сидору Борисовичу, дорога заказана. А к кому и куда идти? Не выходя из тайги, в тайге не проживешь. И лучше ли ему теперь в тайге живется, чем прежде, когда с Егор-шей вместе рубили и плавили лес? Нет, пожалуй, везде одинаково…
Эй, стой!..
Порфирий оглянулся. Быстрым шагом, придерживая рукой шашки, его нагоняли двое полицейских. Сердце Порфирия глухо застучало. Выходит, сдержал свое слово, донес Сидор Борисович.
Ах, сволочь! Бергал!..
Полицейские с ходу заломили Порфирию руки за спину. Он этого не ожидал. Попытался вырваться и не смог. Тонкий ремень стянул ему кисти рук. Один из полицейских толкнул его в спину концом ножен шашки.
Ну, пошел, скот!..
В участке у него отобрали золото, больно избили и бросили на пол в темном и пахнущем гнилью чулане. Его ни о чем не спрашивали, с ним не разговаривали, его только били. Ночь он пролежал на голом полу, без пищи, без питья, — а он не ел уже вторые сутки, — забытый, никому не нужный.
Утром у двери чулана застучали каблуки тяжелых сапог, брякнули ключи, началась возня с замком. Но вдруг чей-то хрипловатый начальнический голос все это оста. — новил:
Куда? Не надо. Бергала завтра отвести в тюрьму. Сегодня царский день…
Порфирий приподнялся на локте. Бергала? Выходит, он стал бергалом, таежным бродягой, душегубом… Его — в тюрьму? Отнять у него и самое дорогое — свободу? За что?.. Порфирий вскочил, метнулся по чулану из угла в угол, забарабанил кулаком в дверь. Он стучал долго, до тех пор, пока не заныли у него кулаки. И без пользы. Никто ему не откликнулся. Никто даже
не приблизился к двери. Что же, вымерли, что ли, все
здесь?
Он поднял сложенные руки, уронил их на дверь, припал головой. Сегодня царский день. Да, царский день… Царский… А не его, не Порфирия, день. Его день начнется завтра, когда отведут в тюрьму.
Но перед вечером снова загремели ключи. Дверь открылась. Порфирий увидел в полумраке коридора урядника с витыми погонами на плечах, полицейского, отступившего назад со связкой ключей, и сбоку, у стены, высокого сухого Сидора Борисовича.