К востоку, неподалеку за выемкой, где сидела Лиза, ровная линия обрывалась. Здесь царил рабочий беспорядок. Грудами валялись шпалы; вкривь и вкось на насыпи лежали рельсы. Под откосами торчали полузасыпанные песком разбитые носилки. Рабочие шили путь. Широко размахиваясь и акая при ударе, забивали в шпалы костыли. Другие выравнивали верхний профиль пути, укладывали шпалы. Еще часть рабочих копала кювет.
К Лизе легко доносился их разговор, она видела их, узнавала знакомых.
Ребята, — выбрасывая из кювета лопатой песок, рассказывал Кондрат, — слыхали? Никифору в палатку запрещенную книжку кто-то вчера подбросил. И как получилось? Один он был в палатке, вышел по надобности, вернулся — на постели книжка. Выбежал сразу наружу — вокруг уж нет ни души. Вот история!
А чего история! — отозвался, втыкая лопату в землю, молодой парень. — Со мной интереснее было. Пошли мы вчера вечерком с Данилой в лесок, сороковку на вольном воздухе выпить. Этот старик Федос с нами увязался. Сидим, выпиваем, вонючей селедкой — чтоб ей провалиться! — закусываем. И чего хорошо я запомнил: уходя из палатки, в кисет табаку досыпал, кисет в пиджачишко сунул, в карман. Это к тому говорю, — пояснил он, — что знаю твердо: кроме кисета, в кармане ничего у меня не было. Ну вот, сидим, выпиваем. Вася к нам подошел. Я еще посмеялся: «Тебя, говорю, Вася, бутылка, должно, как магнитом притягивает. Ушли мы тихонько, а ты нас отыскал». Он тоже посмеялся. А потом полез я в карман за кисетом, закурить, — там листовка.
Брось врать-то, Левушка, — сказал Кондрат, а сам в усы улыбнулся.
Рассказчика тесно обступили рабочие.
Ей-богу, правда! — заверил парень. — Я, братцы, так и остолбенел. Ну откуда? Не подходил ко мне никто. Федос разве только. Спрашиваю: «Не ты, деда?» Он меня так перекрестил! Ясно, не он. Тут Вася полез в карман к себе. И у него то же!..
Вот язви тебя! — восхищенно выкрикнул из круга один рабочий. — Молодцы! Кто это только?
Глядим с Васей друг на друга, руками разводим, а оба в грамоте сильны, как телята в пляске.
Так и не прочли, что в листовках было написано? Эх!..
Кой-как разобрались. Упарились оба, пока прочитали… Данила еще помогал.
Лиза слушала разговор, улыбалась: ой, конечно же Васиных рук это дело! Ловко он их разыграл.
Ну, и чего же там было написано? — спросил Кондрат и пальцем поманил Еремея: — Подойди поближе, послушай.
А вот чего. Все на память я запомнил. «Товарищи рабочие! Вас заставляют работать за бесценок, кормят тухлым мясом, гнилой селедкой…»
Верно сказано! — дружным вздохом откликнулись
ему.
«…если кто заболеет — умирай! Зато набивают карманы…»
По местам давайте скорей! — крикнула Лиза рабочим. Она сверху заметила, как по выемке торопливо шагал
десятник.
Все тотчас взялись за лопаты. Только Кондрат проворчал:
Черт полосатый! Не дал кончить парню… Десятник прошелся, подозрительно поглядывая на рабочих, повертел головой направо, налево. Приказал:
Эй, вы! Четверо ступайте, с насыпи лишние шпалы все собрать, укатить на вагонетке вперед по линии.
Четверо рабочих во главе с дедом Еремеем пошли выполнять распоряжение.
Шпалы ложились на вагонетку ровно, плотно, со звоном.
Хватит, ну ее к черту, — сказал Еремей, сбрасывая на землю фуражку и утирая подолом рубахи пот с лица. — Вчетвером, не евши, пожалуй, и не укатишь. Лучше второй раз потом сходим.
Подали бы паровоз с платформой. Эвон в выемке так ведь, попусту пыхтит.
Ему сюда, под гору, тяжело спускаться.
Ребята, шутки шутками, а нам за выемкой, гляди ведь, шибко на подъем… Не вгоним в гору.
Ни черта! Пока под уклон — раскатим пуще… Выскочит.
Пошли?
Пошли!
Восемь рук уперлись в задний брус вагонетки. Рабочие, кряхтя, медленно, вершок за вершком, двинулись вперед. Набрав скорость, вагонетка пошла легче.
Эх, родная! Наддай! — кричали мужики.
Поехала в лес за орехами…
Разгонись, раскатись… Ну, милая!..
Айда, ребята, цепляйся, садись! В гору выедем. Во-во! Держись!.. Гляди, обратно, язва, не пошла бы.
Легче пошла, родные, легче!..
Отдыхай, опускай руки… Вагонетка ходко приближалась к выемке.
Эй-ге! Лизавета! — кричали теперь ей снизу мужики. — Спускайся, прокатим.
Во всей партии маннберговских рабочих Лиза была единственной женщиной. Однако, несмотря на это, ни один из самых беспутных парней, что называется «с бору да с сосенки», никогда не посмел заговорить с ней развязно. Лизу все любили и уважали. «Всем родная, — говорили о ней. — Наша!»