Для вас это все, а для рабочих не все.
Я им плачу за работу. И мне странно слышать от вас…
Зачем искажать значение моих слов? — поморщился Киреев. — Я хочу сказать другое: вы замечаете недовольство среди ваших рабочих? И знаете, к чему оно приводит?
Знаю. Но пресекать то, «к чему приводит недовольство», как вы изволили выразиться, — это, повторяю, Павел Георгиевич, ваша забота. У вас есть для этого прекрасные средства.
Так вы, что ж, так сказать, хотите мне противодействовать? И вместо искоренения назревающей смуты хотите ее усиливать, развивать? — изумился Киреев. — Я удивлен без меры.
Что же вы… ш… ш… тычете мне в нос недовольством рабочих? — загорячился Маннберг. — Как будто бы только у меня единственный очаг! Недовольство, возбуждение среди рабочих уже давным-давно отмечается повсюду, во всей' империи. Вал, плеснувшийся в глубине моря, не мог не докатиться на берег. — Маннберг даже сам удивился красоте своей фразы.
Я бы вас не стал упрекать, Густав Евгеньевич, если бы вы свои интересы не ставили выше интересов империи. Дамбы, дамбы надо делать, чтобы эти так называемые «валы» не катились на берег. Вы, как дворянин, приносили присягу на верность государю?
Вы меня оскорбляете, Павел Георгиевич!
Это не оскорбление, Густав Евгеньевич. Подлинное значение заданного мной вопроса, я думаю, понятно?
Вы давно хотите, чтобы я стал для вас чем-то вроде сыщика!
Но поймите, пора так называемых рыцарских турниров прошла. Ныне бросают к ногам не перчатки, а бомбы… Стреляют из-за угла… Под землей печатают прокламации. Смута зарождается не на площадях, а в подпольях. Конспиративные собрания созываются не под звоп вечевого колокола… Так называемый пролетариат — это вам не чернь пятнадцатого века… Это не только руки, это головы. А вы хотите их конспирации противопоставить спокойное поглядывание из окна… Увлечение своими выгодами… Нет, Густав Евгеньевич, их конспирацию можно победить тоже только конспирацией. И если мы их не сломим сейчас, пока они, что называется, еще слабы, дальше будет труднее. Вам ли я буду объяснять это!
Значит, я вместе с вами должен заниматься розыском подпольных революционеров?
Да! Так сказать, это ваш долг перед государем и отечеством. И, я думаю, не настолько неприятный долг, чтобы отказываться выполнить, его. Может быть, вы считаете наоборот.
Я, кажется, во всем оказываю вам помощь… насколько позволяет совесть порядочного человека, дворянина… — забормотал несколько смущенный Маннберг.
Так называемой совестью отговариваться неуместно, Густав Евгеньевич, — сухо отрезал Киреев, — совесть нужна только при игре в преферанс. На вас я рассчитываю в большем.
Точнее?
Помогите мне собрать сведения о некоторых ваших рабочих… Фу, черт, как жарко! — Он шире распахнул мундир и, оттянув подтяжки, несколько раз щелкнул ими себя по груди.
Хорошо, я подумаю над вашим предложением, — после паузы сказал Маннберг. — Но все это мне чрезвычайно не нравится, даже… оскорбляет, унижает меня. Я попробую найти какой-нибудь компромисс.
И прекрасно! Меня это, так сказать, вполне устраивает. Я знаю ваше умение решать неприятные вопросы и находить удобные компромиссы. — Он помолчал и, наклонившись к Маннбергу, снова заговорил: — Получил сообщение, что среди ваших рабочих пока еще не известными мне лицами тайно распространяется запрещенная литература. Здесь я останусь до вечера и сделаю обыск в палатках.
Торопливость хороша только при ловле блох, — пожал плечами Маннберг. — Я бы на вашем месте так спешить не стал. Вот, черт, пить как хочется! Нет ли чего?
Он вошел в вагончик. Следом за ним поднялся и Киреев. Обыскав шкаф и не найдя в нем ничего прохладительного, Маннберг сердито фыркнул и хотел "опять выйти на воздух. Но Киреев тем временем успел уже скинуть мундир и развалиться на постели Лизы.
Разрешите прилечь на ложе вашей, так сказать, одалиски? — и блаженно закрыл глаза. — Кстатп," с кем она водит знакомство?
Не интересуюсь, — сухо сказал Маннберг. — Не хватало, чтобы я стал подглядывать за своей прислугой!
— Надо подглядывать, — заметил Киреев. Маннберг молча пожал плечами.
Когда будет решен наконец вопрос в отношении Мирвольского, Павел Георгиевич? — после маленькой паузы спросил Киреева Маннберг. — Я уже устал объяснять ему причины задержки и боюсь, что он сам скоро догадается, в чем дело.
Это'вам урок, Густав Евгеньевич, — сердито сказал жандарм, — не начинайте переговоры с такими лицами, не согласовав их предварительно со мной.
Мы уже тысячу раз об этом говорили, — теряя терпение, заявил Маннберг, — и меня теперь интересует только конечный результат. Мне нужен врач. Поймите, среди рабочих редкий день обходится без увечья. И если это станет поводом к серьезному недовольству — пеняйте на себя.