Тихая она, не похоже, — не соглашалась Аксенчиха, — ни за что ни про что, может, запутали.
Один черт, — прогудел Григорий, — что зря, что не зря. Попала — значит, за дело.
Груня в страхе слушала, что говорила Дуньча. Еще в памяти было то томительное ожидание, когда Ваню ее с Чуны привезли тоже со стражником, и посадили в тюрьму, и терзали вплоть до суда, пока не оправдали его присяжные. Дико было слышать, что Лиза замешана в делах варнацких. Ваню тоже ошеломило сообщение Дуньчи. Припоминая внешний облик Лизы, он тоже не мог представить себе, чем могла провиниться эта тихая женщина, что она могла сделать преступного.
Побегу к Ивану Максимовичу, Клавдею покличу, надо сказать ей, — проговорила Дуньча. — Не рассказал бы кто прежде. Фельдшер из больницы Лакричник со мной рядом стоял, видел…
В зыбке замахал ручонками ребенок.
Пойду, пока не проснулся совсем оглашенный этот, — глянув на зыбку мимоходом, сказала Дуньча.
Аксенчиха встала в дверях.
Куда ты? Стой, не ходи!
Это почему это? Сама же Лизка просила, — подтыкая выбившуюся из юбки кофту, проговорила Дуньча. — Я хотя и в злобе на Лизку, а чего же не сказать ее матери?
Ей еще сердце терзать! Мало ей в жизни горя досталось… Подождать надо, — может, тут морока какая, ошибка…
Морока? — усмехнулась Дуньча. — Хорошая морока, когда своими глазами я видела!
Иди, иди, Дуньча! — подбадривал ее Григорий. — Чего же не рассказать, коли сама видела. Пусть знает…
И верно, не надо б до поры ей рассказывать, — заговорила Груня, волнуясь. Она подумала, как замрет сердце матери, когда услышит такую страшную весть.
Может быть, зря взяли. Бывает и так. Посидит денек, и выпустят, — поддержал ее Ваня.
Нет, пойду расскажу, — упрямо повторила Дуньча.
Она хотела пройти мимо матери. Но та вдруг так толкнула ее в грудь, что Дуньча отскочила чуть не на середину избы. Аксенчиха заохала и ухватилась обеими руками за поясницу. Перетерпев самую острую боль, она напустилась на Дуньчу:
Я тебе пойду, я тебе пойду! Попробуй только пойди Да скажи! Ты меня знаешь, какая я… Прикуси свой язык, забудь и думать!
Григорий встал с постели, в недоумении глядя, как это вдруг оздоровела старуха. Разбуженный перебранкой, разревелся ребенок. Аксенчиха кричала на дочь:
Тебе только бежать куда! Возьми-ка вот, успокой его. Мать ты ему или посторонняя! Ребенчишка весь день криком исходит, а она, разъязви ее, по соседям подолом бьет! Теперь тоже наладилась… Ну! Я тебе сколько раз повторять еще буду? Бери ребенка на руки…
Дуньча нехотя отступила. Заложив руки за спину, вышел вперед Григорий. Он остановился перед Аксенчихой.
Ты доколе это, старуха, на жену мою будешь покрикивать? — выставив плечо, спросил он.
Тебя еще не спросила, — отрезала Аксенчиха. — Пока ума не наберется.
Вот. А я тебе говорю, чтоб это в последний раз я слышал, — гордо и с расстановкой сказал Григорий. — Хватит тебе! Не ты теперь хозяйка в доме, а я да жена моя. Ты вот крикни только на нее еще…
Я не только крикну, я ей и веревкой спину прочешу, — в руках у Аксенчихи откуда-то появился чересседельник. — Нет своего ума, пусть матерний слушает.
Ваня взял жену за руку и тихонько вывел из дому.
Что это за жизнь?
Аксенчиха гремела по-прежнему, словно все нездоровье ее как рукой сняло:
Терпела я, терпела, да уж дальше и некуда. Не покоритесь — вон от меня убирай геся!
А чего кориться-то? — тряся на руках плачущего ребенка, крикнула Дуньча.
Жить по-человечески, вот чего…
Может, тебе костью в горле пришлось, что Дуньча про Лизку Клавдее рассказать вздумала? — вплотную к Аксенчихе подошел Григорий. — Так не твое это дело. Я — муж, я ей разрешаю. Она не скажет — я расскажу.
Попробуй, попробуй, — обомлела Аксенчиха, — пойди расскажи.
И пойду. — On протянул руку, чтобы отстранить тещу от двери.
Не трожь! — угрожающе сказала старуха.
Уйди с дороги! — взял Григорий ее за плечо.
Пойдешь?
Пойду.
Нет, не пойдешь!..
Она взмахнула чересседельником и наотмашь, по чем попало, стала хлестать Григория.
22
Лакричник так и не дождался посыльной от Ивана Максимовича. Прошло много времени после того разговора, а никто его не звал.
«Эх, зря я тогда не вернулся, — соображал Лакричник. — Обманул мои расчеты, паршивец… Из рук упустил, прямо из рук. Выходит, сплетни он не боится, сплетней его не возьмешь. Чем бы все-таки его ущипнуть?.. — И Лакричник радостно потер руки. — Напишу в Иркутск, генерал-губернатору! Вот это будет ему сюрприз! Там дадут делу ход. Нельзя не дать. Поджог да с человеческими жертвами… Пеняйте на себя, Иван Максимович! Не хотели поклониться Геннадию Петровичу — дело ваше. Теперь я сам обязан действовать».