От глухой душевной тревоги необычно обострились все чувства. Клавдея вздрагивала от каждого даже самого легкого стука, испуганно отдергивала руку, нечаянно коснувшись чего-либо мокрого, и все время ходила, ходила. Она не смела отлучиться из дому и остаться на ночь в доме тоже не могла. Уйти куда-нибудь, уйти… Где посвежее, побольше прохлады. Здесь, в этой духоте, умрешь.
На закате, уложив детей в постельки, Клавдея постуча-ла в дверь к Степаниде Кузьмовне.
Ты что, Клавдеюшка? — открыла дверь старуха. Она готовилась ко сну и вечерней молитве.
Степанида Кузьмовна, нужно мне тут сходить… — запинаясь, сказала Клавдея. — Богом прошу, отпустите меня, на детей посмотрите.
Да куда же ты к ночи, к ночи-то?
Я… — не придумала заранее Клавдея. — Соседка, знакомая одна… худо ей… наведать просила.
Господь с ней! Тяжелая хворь-то, хворь?
Да.
Ты, видно, и поутру у нее была?
У нее, — лгала Клавдея.
Что же ты сразу не сказала, Клавдеюшка? И то вижу: ходишь весь день в смятении. Понятно: душу человеческую жалко. Родится человек — радость миру, умирает — горесть и печаль. Звали попа-то к ней, попа?
Звали.
Приобщилась тайн святых?
Приобщилась.
Чья она?
Тут недалеко. Из новых. Вы не знаете.
Ну и ладно, господь с ней, дай ей счастья легко преставиться… — И заторопила Клавдею: — Ну иди же, иди, Клавдеюшка. Побуду. Чай, дожидает тебя-то, тебя соседушка?
Летние сумерки сгущались только внизу, на земле, — небо не меркло. Над хребтами вдали чернела низкая туча. Клавдея в чем была, даже не покрывшись платком, простоволосая, вышла за ворота.
С верхнего края города, от Вознесенской горы, ветер доносил девичий визг, пиликанье гармошки и задорные слова частушек:
Лучше баня бы сгорела,
Чем матаня померла…
Недавно прогнали стадо. Кой-где еще мычали коровы, блеяли овцы. Гулко хлопал бич пастуха. Гремели болты на ставнях — город ложился спать.
Прошли две пожилые женщины. Постояли на углу, разговаривая. Разошлись. Клавдея слышала слова:
Сватья, ты меня побуди, поглядеть любопытно.
Что же утресь не пришла?
Не знала.
Эх, жаль! Такое там было: убивце-то этому, Бурма-кину, Грунька Мезенцева узел стала в руки совать, а унтер в морду кулаком ей как двинет! Свалилась она, а унтер этот пошел себе, хоть бы что.
Так и пошел?
Так и пошел.
Ай-яй! Вот душегуб проклятый! Без совести.
А что, сватья, спрошу я тебя: пошто их часто отправляют? Али много скопилось? Сегодня увели, завтра опять.
Завтра-то проходящая партия, политические: те, которые за народ. Только ночь одну здесь и ночуют. Ну, „может, кого и добавят. После утрешнего-то случая начальство распорядилось до зари отправлять, особливо политических, чтоб лишней тревоги, значит, в городе не было. Мужик у меня кузнецом при тюрьме. Вчера с ночи вызвали его. Которые были в больнице, их теперь сызнова в цепи заковывать.
Так в цепях и пойдут?
А то! Так и пойдут. Жалостно глядеть. Не какие ведь варнаки, а все самые честные.
Так ты побуди меня, сватья.
«— Побужу.
Защемило сердце у Клавдеи. Лиза тоже там, вон за этими высокими палями, за железными решетками… Проклятый Петруха! Из-за него она опоздала к Кирееву, теперь целукг-ночь, до утра, надо маяться, ждать. Да примет ли еще он ее?.. Душно на улице!.. А как Лизаньке, бедной, в тюрьме?
Клавдея не заметила, как очутилась над рекой. В темных кустах тальника шумел ветер. Беспокойно плескались в камнях мелкие волны. Клавдея пошла кромкой обрыва, поглядывая, где бы спуститься вниз, умыться, припасть горячей головой к холодным камням. Так, чтобы никто ее не увидел, никто ей не помешал. Поплакать одной.
Она шла, шаг за шагом все удаляясь от города. Вот начался и пустырь. За ним серые тальники, там — овраг. Забиться куда поглуше, в кусты.
Клавдея!..
Словно плетью ударил ее этот голос. Она быстро оглянулась. К ней подходил Петруха. Грузный, сильный. Маячил черным пятном во мгле.
Ты! Опять? — вздрогнула Клавдия и заслонилась рукой.
Постой! Слово только одно…
— Ну что?
Куда ты шла?
Тебе какое дело? — и отступила назад.
Погодп!
Крикну, — с угрозой сказала Клавдея.
Кричи. Здесь никто не услышит.
Отойди с дороги.
Боишься? Богом клянусь, — Петруха снял шапку и перекрестился, — пальцем не трону. Давай поговорим.
Нечего говорить.
Выследил я тебя сейчас. Думал: как увидеть? Сама вышла. Куда ты шла? — Петруха все теснил к обрыву Клавдию, она, отступая, уходила к оврагу, к тальникам.
Не твое дело, — повторяла Клавдея. — Уйди!