Никита поправил опояску, одернул рубаху и бросился к дому. Атос поднял голову и оскалил зубы, недовольно ворча. А шум все нарастал, становился громче и наконец, вырвавшись из переулка, широкой лавиной покатился прямо ко двору. В доме, бестолково перебегая от окна к окну, засуетилась Степанида Кузьмовна. Размашисто и нервно крестилась, оправляя свободной рукой вышитое красными квадратиками льняное полотенце, которым было накрыто блюдо с хлебом и солью.
Батюшки, батюшки, — шептала она, — ведь едут, едут, голубчики! Да вот же они! Максим Петрович, отец! — тормошила она своего мужа. — Ну, чего ж нам сейчас надобно делать? Никита, Никита, — кричала в окно дворнику, — что же это ворота до сих пор закрыты? Отворяй скорее! Что это мы ровно от врагов заложились? Гостюшки милые, да пожалуйте с нами ко встрече, ко встрече! Максим Петрович, выходи! Встречай скорее!
И Степанида Кузьмовна заметалась еще пуще.
Ну-с, Степанидушка, приготовься. Бери икону.
днюта — с цветами. Арина, бери зерно. Проходите вперед. Ну-кося, господи, благослови! — поднял Максим Петрович тяжеленный каравай.
Ну, скорее, скорее, Никитушка! — торопила дворника Степанида Кузьмовна. — Вот ведь, близко, близко, скачут, голубчики. И так неведомо чего задержались в церкви-то, в церкви.
Налившись кровью, Никита изо всех сил раскачивал клин, которым ворота были заложены шесть лет тому назад, после отъезда преосвященного. Клин тихонько повизгивал, поскрипывал, но, накрепко засев в проржавевших скобах, почти не поддавался. Нервное напряжение Степаниды Кузьмовны достигло предела. В такт рывкам Никиты она раскачивалась из стороны в сторону, от нетерпения переступая ногами.
Ах, мать честная! — бормотал Никита. — Вот заело, так заело, язви его! Ы-х! Ы-х! Да ы-х!..
Кубовая рубаха прилипла у него к спине, по лицу стекали частые капли пота. А тут еще возле самых ног хрипел в изнеможении Атос. Черт бы его подрал!
Цыц ты, проклятый! — не выдержал наконец Никита и злобно пнул Атоса ногой в брюхо.
Тот горестно завыл, и в голос с ним завизжал клин, побежденный Никитой.
На ходу утирая пот подолом рубахи, Никита потащил прокованные шинным железом створки ворот в разные стороны. В открывшийся просвет уже виднелся свадебный поезд, пестреющий разноцветными лентами. Стоя в передней коляске и придерживаясь одной рукой за плечо кучера, дружка весело размахивал картузом. Задние коляски, качаясь на ухабах, огибали крутой овражек, наполнявшийся из протоки водой во время разлива.
Никита нагнулся и ахнул: вплотную к подворотне у проросшей плесенными грибами доски лежал белый сверток. Грубая ткань распахнулась… Ребенок!
К нему, ощетинив серую шерсть, бросился Атос.
Уйди ты! Уйди! — растерялся Никита, пинком отбрасывая Атоса и поднимая сверток с земли. — Мать честная… святые угодники… что же это такое?
И едва успел отскочить в сторону. Хрястнула невы-нутая подворотня, передняя коляска влетела во двор. Ее настигали другие. Атос, спасаясь от копыт лошадей, скрылся в конуре, выставив оттуда острую морду.
Максим Петрович, Степанида Кузьмовна, — подбежал к крыльцу Никита, протягивая им находку, — дитё… дитё под воротами…
Какое дитё? Откуда взял? — всплеснула руками вместе с иконой Степанида Кузьмовна. — Отойди ты с ним, ради истинного, отойди!
В подворотню неведомо кем подметнуто… Куда же я дену его?
Чьи-то сильные руки оттащили Никиту в сторону. К ногам родителей, на разостланный половичок, опустились на колени молодожены. Максим Петрович поднял каравай и, сделав над их головами крестообразное движение, положил хлеб на блюдо, протянутое ему подоспевшим сватом.
Иван Максимович приложился сжатыми губами к сухой руке отца. Елена Александровна сделала то же. Степанида Кузьмовна в избытке счастья плакала навзрыд.
…Вокруг Никиты собралась толпа поезжан.
Так и лежал в крапиве?
Так и лежал, — подтверждает Никита.
Господи Иисусе, какое знамение!
Интересно: мальчик или девочка?
Кто его знает…
И давно его подбросили? — любопытствуя, спрашивает Никиту одна поезжанка.
Будто я знаю! Стал отворять ворота, гляжу — лежит.
А кто его подбросил? — продолжает допытываться неугомонная.
Вот несуразная! А и глупая ж ты, мать честная! Говорят тебе: не видел.
Ну, а чего ругаешься? Подумаешь, какой сердитый! На сердитых воду возят… Спросить нельзя!
Ах, язви ж тебя в нос! — окончательно выходит из себя Никита, раздосадованный вниманием окружающих. — Ну, чего спрашивает? Откуда я знаю!