Дверь избенки и окна были распахнуты настежь. Подоконники изрублены топором. Вместо стола и скамеек на полу валялись груды досок и щепы. На постели — в лоскутья изодранный тюфяк. Там, где лежали подушки, высился ворох выпущенного из наволочек пера. У печки — раздробленная в мелкие черепки глиняная посуда. Лиза в страхе остановилась на пороге. Она поняла: вернулся Порфирий.
«Так никогда еще не было, — подумала Лиза. — Значит, он все узнал».
С погасшим взором, втянув голову в плечи, худая и жалкая, стояла она посреди избы, с трепетом ожидая, когда войдет Порфирий. Он здесь, близко, — Лиза это чувствовала. Тишина угнетала.
Солнечный луч прорезался в распахнутую дверь, золотым пятном загорелся на беленой стене. Сзади, на тропинке, послышались шаги. Ноги у Лизы подкосились. Она опустилась на пол. Закрыла лицо руками.
Съежившись в комок, ожидала удара в спину.
Ты что, девка? Что с тобой? — спросил женский голос.
Лиза порывисто вздохнула. Рядом с ней стояла Дуньча, в испуге оглядывая избенку.
Где он? Где Порфирий? — едва могла выговорить Лиза.
Не знаю…
Дуньча увела Лизу с собой. Дорогой рассказала, как вчера подшибли Порфирия, как занесли его к ним, как, вернувшись со свадьбы, она уже его не застала. Сейчас бабка отправила ее посмотреть, не упал ли Порфирий дорогой. Дуньча дошла сюда и… вот и все.
8
Когда на выжженных ранним палом лугах зацветают подснежники и одевают оголенную землю в свой первый, легкий наряд, кажется, что небо с землей слилось воедино, так нежен этот голубой покров. Пусть стоят еще безлистыми березники, пусть в ручьях и глубоких оврагах лежат серые пласты нерастаявшего льда, пусть по утрам серебрит крыши домов колючий иней, — цветут подснежники, значит, весна пришла. Весна! И с нею благоуханный воздух, и песни утренних жаворонков, и с нею — любовь…
Но быстро отцветают подснежники, и тогда, в одну нить теплую ночь, словно пеной окутаются черемушники и пьянящий, терпкий аромат разольется над ручьями. Порывом страсти охвачена в это время природа — все стремится взойти, пробиться к свету, раскрыться, зацвести. Все жаждет жизни. И всюду жизнь. Посмотри: нет и пяди земли, где в пору цветения черемух не зачиналась бы новая жизнь.
А когда пролетит эта пора и опадут лепестки белоснежных черемух и перестанут на землю ложиться серебристые утренники, на горах сплошным розовым туманом распустятся пышные рододендроны. И холодные, неприютные скалы согреются в их легком пламени. С этой поры начинается зрелость…
Алексей Антонович Мирвольский отставил в сторону круглое туалетное зеркало, перед которым брился, и встал. Он был одет так, как одеваются для дальних летних прогулок: белый альпаговый костюм, белая же чесучовая рубашка с шелковым витым пояском и простые юфтевые сапоги, сшитые по мерке. Подумал немного и, потянувшись было к картузу с лаковым козырьком, отвел руку и надел серую фетровую шляпу.
Ему захотелось еще раз посмотреть на себя в зеркало. Он увидел мягкий овал лица, чуть тронутого морщинками у переносья и на лбу; голубые, слишком голубые глаза; маленькие усы над правильно очерченным ртом с немного оттопыренной верхней губой.
«Набираю солидность, — подумал Алексей Антонович, разглядывая свое отражение. — Мне уже двадцать семь лет…»
Высокие и узкие старинные часы с выпуклым сверкающим циферблатом и медленно-медленно качающимся маятником показывали без четверти пять. Он подошел к окну и откинул занавеску. Тихая и безлюдная лежала улица, и только в конце, где ее пересекал Московский тракт, был виден поднимающийся круто в гору длинный обоз. Глубокая тень лежала еще на дороге, и только над самой горой золотились два круглых облака, освещенные снизу первым утренним лучом. Алексей Антонович бес-Цельно пересчитал подводы в обозе — их оказалось двадцать четыре, — еще раз посмотрел на часы и, подойдя к двери, ведущей в комнату Ольги Петровны, негромко окликнул:
Мама! Закрой, пожалуйста, за мной дверь. Она, привычная к ночным вызовам, спросила.
Что случилось, Алешенька? Алексей Антонович успокоил:
Не волнуйся, ничего не случилось. И прости, что так рано разбудил тебя. Закрой за мной дверь. Я ухожу.
Та спросила, не выходя из комнаты:
Далеко ли, Алешенька?
Люблю, когда спрашивают не «куда», а «далеко ли».
Суеверие?
Если хочешь — да, немножко и не во всех случаях.
Ты идешь на прогулку? — Она одевалась; слышно было, как шаркали по полу ночные туфли. — И, конечно, с Анютой?