— Вот поэтому-то твоя книга и дается тебе так трудно, — сказала она, наклоняясь к нему с этим новым словесным выпадом.
— Кому это трудно дается?
— Знаешь, ты не сумеешь написать ее без меня, — сказала она с угрюмой восторженностью. — Как ты можешь писать о жизни еврея, если ты даже не уверен, что она у тебя была? Ведь ты даже сомневаешься в том, что ты еврей, разве не так? Подожди, пока твои сомнения рассеются. А то ведь ты и проверить не удосужился, да?
— Где проверить? — спросил Голд. — О чем это вы говорите?
— В агентстве по усыновлению, — сказала его мачеха с отвратительным смешком. — Им давно пора покончить с этими тайнами и все тебе рассказать. Я прочла об этом в газете.
— В каком агентстве? Я не усыновленный.
— Тебе-то откуда об этом известно? — злорадствовала его мачеха, и Голду не хватило мужества взглянуть на ее бледное лицо, в ее горящие глаза. — Ведь ты же не ходил туда проверить. Знаешь, пора тебе туда сходить. Можешь нанять юриста и выяснить. Ты даже не знаешь, кто твои настоящие родители. Может быть, твоя настоящая мать — я, а он — отчим. Ты совсем ничего об этом не знаешь, разве нет?
Голд поднялся со своего места на диване рядом с ней и отошел на безопасное расстояние, голова у него кружилась.
— Папа, о чем это она говорит? Я что, усыновленный, что ли?
— Не задавай дурацких вопросов, — раздраженно ответил его отец. — Если бы мы и надумали кого-то усыновить, то уж никак не тебя.
— Ты даже не уверен, была ли твоя мать твоей настоящей матерью, да? — его мачеха без устали доводила его до изнеможения, получая от этого дьявольское наслаждение. — Откуда тебе известно, что она настоящая? Ты попусту тратишь деньги. Всякий раз, когда ты идешь на кладбище к ней на могилу…
— Не хожу я ни на какие кладбища, — закричал ей прямо в лицо Голд, надеясь, что таким образом сможет остановить этот фонтан, но старуха только рассмеялась.
— … это даже не ее могила. Ты ухаживаешь не за той могилкой и кладешь цветы на чужое надгробье.
— Гевальт![129] — закричал Джулиус Голд, снова показав себя человеком непредсказуемо вспыльчивым. — Опять кладбища? Это еще хуже, чем мой юбилей. Я не желаю никаких разговоров о кладбищах, а я желаю, чтобы вы не забыли о моем юбилее на следующий год.
— О вашем десятилетии, — свирепо сказал Голд.
— А у меня больше не будет годовщин свадьбы, — сказала Эстер и снова начала плакать. Голд чуть не застонал от злости.
Роза увела Эстер в ванную, а Милт медленно, как человек неукоснительно строгих правил, встал и спросил:
— Кто хочет что-нибудь еще? Я подам.
Вернувшись, Эстер взяла себя в руки и принялась в очередной раз пересказывать историю смерти Менди, при этом она делала какие-то бесконечные суетливые движения, которые стали таким же неотъемлемым ее свойством, как и белоснежные волосы и наполненные слезами глаза. История эта была душещипательная, но в сотый раз слушать ее Голд не хотел. Из головы у него не шла мысль о материнской могиле, и отвращение к самому себе разливалось по всем его жилам, когда он думал о том, что никогда не был на кладбище. Разум подсказывал ему, что он найдет там только камень.
— Он был таким бодрым и деятельным и все время был занят, он мог еще сколько угодно не хуже других работать на складе или на грузовиках, — Эстер рассказывала о невысоком, беспокойном, раздражительном человечке с низким лбом и ужасным комплексом неполноценности; его общество, не испытывая головной боли, могли выносить только Макс и Роза. — Он и правда очень тебя любил, Брюс, — Эстер из кожи вон лезла, чтобы сдержать переполнявшие ее чувства. — Просто он всегда чувствовал себя неловко рядом с тобой, потому что ты учился в колледже, а он считал тебя таким умным.
— А я не думаю, что он такой уж умный, — протарахтела Мьюриел своим грубым, хриплым голосом и выпустила чадное облако табачного дыма, повисшее в комнате. — Если он такой умный, то почему он преподает в колледже? Поспорить могу, даже Виктор зарабатывает больше.
Ответ, который пришел на ум Голду, был таким, что, произнеси он его вслух, Виктор избил бы его до смерти.
Менди Московиц был упрям и невежествен, он пил пиво за едой и доводил всех своей игрой в гандбол на Брайтон-Бич, когда позволяла погода. Однажды вечером после обеденного сна он почувствовал себя неважно и снова улегся в постель на ночь. Утром он был какой-то вялый. Весь день на работе ему было не по себе. Неделю спустя он оказался в больнице с диагнозом лейкемия. Он читал свою историю болезни и громогласно требовал, чтобы все назначенные ему лекарства давались вовремя. Он попросил, чтобы ему принесли книги и бесплатно получил достаточно информации, чтобы понять, что обречен.