— Это внесет ясность в ваши отношения, — сказала Линда. — Когда мой муж узнал об этом, наши с ним отношения стали значительно яснее.
— И он перестал давать тебе деньги. Как, ты думаешь, отнесется моя жена к этим счетам от стоматолога, когда узнает, что это твои счета?
Наконец, до нее стала доходить вся серьезность положения.
— Так ты думаешь, нам не стоило говорить ему?
— Что сказал твой муж, когда ты ему сообщила? — спросил Голд.
— Он сказал, что убьет тебя.
— Не нужно было ему говорить. Гринспэн, сучий вы сын, — закричал он в безумной тревоге, как только остался один на один со стеной, к которой мог обратиться. — Где вы, черт вас дери?
— В курсе, в курсе, — сказал Гринспэн, когда Голд начал рассказывать ему о своих бедах. — Поэтому я и говорю, что вы шонда.
— Ее муж хочет меня убить.
— Убить правительственного чиновника — федеральное преступление, но вы пока не правительственный чиновник.
— Сообщите ему, что я вот-вот им стану, — с мольбой в голосе сказал Голд. — Встретьтесь с ним ради меня! Возьмите с собой пистолет!
— Он говорит, вы трахаете его жену, — сообщил Гринспэн, вернувшись.
— Скажите ему, что я больше не буду, если он обещает не убивать меня.
— Он хочет, чтобы вы женились на ней и взяли на себя всю финансовую ответственность за нее и четырех детей, — сообщил Гринспэн, вернувшись.
— Он сошел со своего сраного ума, — сказал Голд. — Я думал, он ее безумно любит и ни за что с ней не расстанется.
— Расстанется, расстанется, — сказал Гринспэн.
— Об этом и речи быть не может, — сказал Голд. — Я уже женат на одной и скоро должен жениться на другой, а мы, евреи, очень серьезно относимся к браку.
— Я ему об этом сказал.
— Скажите ему, что я буду оплачивать все их счета от стоматолога, пока это не прекратится, но не больше.
— Он говорит, его это устроит, — сообщил Гринспэн, вернувшись. Он молча отказался от выпивки, которую Голд ему предложил, чтобы отпраздновать это событие. — Так что же насчет вас, доктор Голд? Вы и правда думаете, что у вас есть необходимые качества, чтобы стать государственным секретарем или каким-нибудь другим важным чиновником?
Голд задумался. — А вы что думаете?
— Вы и правда собираетесь прекратить трахать его жену?
— Нет.
Гринспэн оглядел его взглядом, в котором сквозило глубочайшее разочарование. — Вы ничем не хуже всех остальных, — решил он, — но, конечно же, и не лучше. Он тоже думает, что вы не прекратите ее трахать.
— Гринспэн, мы можем заключить сделку получше. Скажите ему, что я и правда прекращу ее трахать, если он сам оплатит все эти счета.
— Договорились, — сообщил Гринспэн, вернувшись. — Можно мне капельку вина? Лхаим[256]?
— Лхаим, — произнес ответный тост Голд.
— Но то, что я говорил, остается в силе, — сказал Гринспэн на прощанье.
— А что вы говорили?
— Я забыл. Постойте. Ах, да. Вы — шонда.
— А вы — гордость.
Теперь, думал Голд, путь к его триумфальному возвращению в Вашингтон расчищен.
— ЕСЛИ Коновер будет продолжать проталкивать тебя, когда ты женишься на Андреа, — сказал Ральф, одетый в новую рубашку с монограммой, не ускользнувшую от проницательного взгляда Голда, — то ничто в мире не сможет помешать твоему назначению, при условии, что не возникнет какого-нибудь препятствия. Я говорю об этом с такой же уверенностью, с какой говорил о твоих перспективах и раньше.
— Андреа не выйдет за меня, пока я не получу назначения, — проворчал Голд. — Эти двое затеяли друг с другом какую-то странную игру. А могу я сейчас встретиться с президентом? Не сомневаюсь, я смог бы убедить его, если бы хоть раз с ним встретился.
Ральф начал отрицательно качать головой еще до того, как Голд закончил говорить. — Если тебя пригласят, то поговоришь с ним на посольском балу. Я думаю, он все еще занят Россией. Президента очень беспокоит Россия. Он хочет с тобой встретиться на посольском балу перед фотографами. Постарайся прийти, если тебя пригласят.
— Если сам президент хочет меня там увидеть, — сказал Голд, — то, мне кажется, я достаточно важная персона, чтобы меня пригласили.
— Если бы ты не был достаточно важной персоной, — возразил Ральф, — он бы не захотел тебя там увидеть.
— А что такого особенного в этом посольском балу? — недовольно сказал Голд. — Я что, хуже других, которых туда пригласят?
— Ты лучше, — сказал Ральф. — Но мы живем в мире сословных предрассудков, Брюс, где компетентность не в счет. Ты не богат и еще не занимаешь подобающего положения. Постарайся не забывать о том, кто ты. Давай смотреть правде в глаза, Брюс: евреи в Америке карьеру не делают и никогда не делали. Я надеюсь, тебя не обидела моя откровенность.