— Истинная честность не требует извинений, — сказал Голд, понемногу приходя в себя после холодного душа, которым окатил его Ральф. — Это и в самом деле так, Ральф?
— Я так думаю, Брюс. Ну, разве что если ты очень-очень богат и остаешься европейцем. В социальном плане евреи здесь не могут подняться высоко, никому из них это еще не удавалось. Даже для христиан это нелегко, а для евреев практически невозможно. Мне в голову не приходит ни одного исключения.
Голд с каким-то необъяснимым удовольствием погрузился в более глубокое исследование предмета. — Киссинджер?
— Нет-нет, — фыркнул Ральф. — Он посещает всякие спортивные мероприятия и принимает слишком много приглашений на приемы с актерами. Теперь он всего лишь еще один писатель, домогающийся гонораров и известности. Надеюсь, мои слова не отдают снобизмом, Брюс.
— Абсолютно нет, Ральф, — сказал Голд. — Уолтер Анненберг и Лиллиан Фаркаш? Они были послами.
— При Никсоне? — Ральфа так зашелся от смеха, что в дополнительных опровержениях не было никакой нужды. — На посту посла в Англии Анненберга сменил Эллиот Ричардсон. И я тебе скажу, более подлого типа, чем Ричардсон, в жизни еще не было, я его на дух не выношу и ни секунды ему не верю. Он хотел ездить с Никсоном верхом, но не хотел делать грязную работу. Что он там себе думал, за что они его взяли — за какие-то особые таланты или за его аристократическое нью-ингландское происхождение? — Язвительная улыбка не покидала лица Ральфа, он подтянул штанины до колена, прежде чем осторожно закинуть ногу на ногу. — Он хотел, чтобы ему воздали должное за его добродетели — он, видите ли, отказался уволить прокурора Уотергейта. Можешь себе представить, насколько дольше продержался бы он в общественном мнении, если бы все же уволил его? Но Эллиот Ричардсон будет на посольском балу, Брюс, а ты — нет. Это несправедливо, но с моей стороны было бы лицемерием говорить, что меня это сильно волнует.
— А ты будешь на посольском балу?
— Меня всегда приглашают на посольский бал.
— А как насчет Гуггенхеймов? — гнул свое Голд. Ответ Ральфа был отрицательным. — Уорбурги, Шиффы, Белмонты, Каны[257]?
— Нет, Брюс, я не знаю ни одного, кто был бы принят в хорошем обществе, — сказал Ральф, — разве что дочери, которые удачно вышли замуж за людей с положением, если их не слишком выдавали семитские черты. И уж конечно, у тех, кто блещет умом и талантами, нет ни малейшего шанса. Эти сразу предаются анафеме, независимо от их происхождения, хотя они и появляются у нас не часто. Американская демократия — это самая замкнутая аристократия в мире, Брюс, и любому, кто делает карьеру, если он хочет добиться успеха, нужно по крайней мере один раз жениться не по расчету.
— А как же Эйзенхауэр и Никсон, Линдон Джонсон и Джеральд Форд?
— Президенты? — фыркнул Ральф. — Президенты вообще никогда не принадлежат к хорошему обществу. Они полезны, но неотесанны. А когда они уже не могут приносить пользу, они просто неотесанны. Ты посмотри, кто их самые близкие друзья, когда они в должности, и потом.
— А Кеннеди? — спросил Голд.
— Нет-нет, — с легким укором сказал Ральф. — Кеннеди всегда были деклассированны. В этом и состояла часть их обаяния, и в этом они находили удовольствие. Ни один ирландский католик не может сделать карьеру сам по себе[258], Брюс. Не в этой стране. Этого не могут ни ирландцы, ни коренные итальянцы, а вот богатые арабы могут, если только умеют себя вести. Так что, как видишь, не только евреи подвергаются остракизму и не допускаются в общество. Я, кажется, тебе уже говорил — антисемитизма больше не существует. Я рад возможности говорить об этом так свободно, потому что уверен, ты точно знаешь, что я чувствую.
— А я не уверен, знаю ли я точно, что чувствуешь ты, Ральф, — с ноткой напряженности в голосе ответил Голд, решив, наконец, избавиться от мрачных подозрений, время от времени терзавших его душу. — Но я знаю, что ты ни разу не пригласил меня к себе в дом.
Ответ был полон кротости: — Но ведь и ты ни разу не пригласил меня к себе, Брюс.
— Ты не бываешь в Нью-Йорке, Ральф. А я часто приезжаю в Вашингтон.
— Я часто бываю в Нью-Йорке, Брюс.
— Ты мне об этом не говорил.
— Ты меня не спрашивал, Брюс, — дружелюбно рассмеялся Ральф. Голд не нашел, что ответить. — Стоит ли нам придираться друг к дружке, а? Брюс, ты и правда хочешь, чтобы я заехал к тебе домой в манхэттенский Уэст-Сайд? Это ведь не то что номер в «Пьер» или «Риц Тауэрс»[259], да?
258