На Ральфа эти слова возымели ошеломляющее действие. Он уставился на Голда, словно пораженный громом, и сначала кофейная чашка выпала у него из рук. Новый оглушительный грохот произвела лампа, свалившаяся, когда он вскочил на свои длинные ноги с выражением такого изумления, какое еще никогда не искажало черты смертного.
— Она твоя! — вдруг закричал он в таком буйном приступе признательности, что Голд в панике отпрянул. — Слава! Вся слава достанется тебе! Клянусь! — Ральф ринулся к сверкающему красному телефону у себя на столе и принялся бешено нажимать на кнопку, при этом ни на секунду не прерывая путаную, взволнованную речь, какую Голду еще не приходилось слышать из его уст. — Ты будешь богат! Богат! Нобелевская премия — она не облагается налогом! Президента! Президента! — ревел он в трубку. — Это не может ждать! Ну почему, почему я сам не мог додуматься до этого… или кто-нибудь другой? Вот дерьмо! Он опять заперся у себя в кабинете! Я сам преподнесу ему это. Это слишком горячо для горячей линии. — Ральф бросился к стенному шкафу, чтобы сменить брюки на новые. — Я тебе обещаю — я это никому не доверю. Господи, какой план, какая блестящая идея! Они могут поставить нам всех своих специалистов, спекулянтов и высокопоставленных бюрократов, а мы можем выслать к ним всех наших бедных, бездомных, обездоленных и несчастных. Пусть-ка они какое-то время побудут землей свободных людей. Мы будем Монако, Сент-Мориц и Палм-Бич. Это идеальное решение для обеих стран, и между нами больше никогда не возникнет никаких трений. — Ральф облачился в пиджак цвета брюк и внимательно осмотрел себя в зеркале высотой в человеческий рост. — Ты принят, Брюс, я тебе это гарантирую. С этого момента тебе не нужен ни Коновер и никто другой. Когда-нибудь я буду ужасно рад взять тебя в друзья.
Последние слова и Голда привели в какое-то безумное состояние.
— Ты хочешь сказать, что мне не нужно жениться на Андреа?
— Ни на месяц, — сказал Ральф. — Если не хочешь на ней жениться — не женись. Хочешь остаться с Белл? Оставайся с Белл.
— Я этого не говорил.
— Хотя, если ты разочаруешь Коновера, — предостерег Голда Ральф, — он станет твоим непримиримым врагом. Слушания по твоему утверждению будут настоящими сражениями, возникнут грязные слухи, поднимутся волны антисемитизма. Но ты пройдешь через все это. Это будет больше, чем разрядка Киссинджера, больше, чем доктрина Монро[260]. Будь рядом с телефоном. Теперь тебя без всяких сомнений пригласят на посольский бал. Жизнью тебе клянусь.
К ТОМУ времени, когда Ральф позвонил ему, чтобы грустным голосом сообщить о невозможности достать для него приглашение на посольский бал, Голд уже запасся таковым благодаря счастливой и пугающей встрече в вестибюле отеля с бывшим губернатором Техаса, тем самым, с которым он недавно работал в президентской комиссии. Есть люди, которые кладут другим руку на плечо в дружеском приветствии. А есть люди, которые таким способом утверждают свое право владения всем, что оказывается в пределах их досягаемости. Почувствовав прикосновение чьей-то руки, Голд в то же мгновенье безошибочно распознал намерения человека, принадлежащего ко второму типу; он в испуге обернулся, чтобы узнать, кто предъявляет на него права. Губернатор — красивый, крупный и властный, как и раньше, седоволосый, с пронзительными голубыми глазами, ямочкой на подбородке и сильной челюстью, сверху вниз, как на свою собственность, смотрел на Голда, на лице Губернатора застыла холодная, деспотическая улыбка.
— Как планируете ланч, Голд?
— Я собирался слегка перекусить чуть позднее с невестой.
— Перекусите с нами сейчас и «Хей-Эдамс». Возьмете бифштекс-яичницу с жареной картошкой по-домашнему. Бифштекс будет с хрустящей корочкой. Хомер, передай-ка мне этот чертов перец. И он пусть тоже возьмет. Мне понравился ваш отчет, Голд. Я дал ему в высшей степени положительную оценку.
— Я не писал никакого отчета.
— Вот это-то мне и понравилось в нем больше всего. Работаете над чем-нибудь новеньким?
— Я думаю написать книгу о Генри Киссинджере.
— Зачем попусту тратить время? Эта тема больше уже никого не интересует. Напишите книгу обо мне. Голд, вы мне нравитесь. Вы мне здорово напоминаете этого знаменитого техасского певца, что поет в стиле кантри. Я от него без ума. Парень называет себя Курчавый Фридман, Настоящий Техасский Еврей. Он поумнее вас, но вы мне нравитесь больше. Я немного побаивался, что у вас в вашей решимости тратить время на борьбу с неизбежным возникнет желание сказать что-нибудь от себя.
260