— А на какую пожелаешь, — ответил Ральф, — в зависимости от того, какие будут вакансии, когда мы тебя возьмем. У нас сейчас большая реорганизация.
— Да брось ты, Ральф, — вежливо возразил Голд. — Ты ведь не думаешь так на самом деле.
Казалось, Ральф снова испытал легкое недоумение.
— А почему нет?
— Сенатор?
— Это выборное.
— Посол?
— Не сразу. Для начала ты нам будешь нужен в Вашингтоне. Понимаешь, Брюс, мы испытываем острую необходимость в профессорских кадрах, но мы не можем обратиться в Гарвард после всего, что они сделали[26]. Страна этого не поймет.
— А как насчет Колумбии?
— Пустой номер. Думаю, здесь уже никто не считает, что в Колумбии осталась хоть капля интеллекта. Вот Бруклин, конечно, идеален.
— А что мне придется делать?
— Все, что захочешь, лишь бы это не выходило за рамки того, что нужно делать и говорить в поддержку нашей политики, согласен ты с ней или нет. У тебя будет полная свобода.
Голд смутился. Он деликатно заметил:
— Меня нельзя купить, Ральф.
— Даже если бы это было возможно, мы бы этого не сделали, Брюс, — ответил Ральф. — Этому президенту не нужны подхалимы. Нам нужны независимые, цельные люди, которые будут согласны со всеми нашими решениями после их принятия. Ты будешь абсолютно самостоятелен.
— Думаю, я смогу найти себе место в вашей команде, — решил Голд.
— Я рад. Черт, здорово, что мы снова будем вместе, Брюс, правда? Помнишь, как мы, бывало, отлично проводили время? — Голд не мог припомнить случаев отличного провождения времени с Ральфом. — Мы хотим как можно скорее провернуть твое назначение, хотя спешить нам нельзя. В настоящий момент ничего невозможно сделать.
— Мне все равно понадобится какое-то время, — любезно пришел на помощь Голд. — Мне нужно будет закончить дела, прежде чем я возьму отпуск.
— Конечно. Только пока никому ничего не говори. Мы хотим сделать из этого важное политическое событие, хотя нам и придется держать все в глубочайшей тайне. — Голд прислушивался, не прозвучит ли в тоне Ральфа хотя бы намек на шутку. Но он прислушивался напрасно. — Если твое назначение будет плохо принято, — продолжал Ральф все тем же информативным тоном, — то нас начнут критиковать еще до того, как мы о нем объявим. Если же оно будет принято хорошо, то мы натолкнемся на сильнейшее сопротивление в лице другой партии и наших собственных левых, правых и центристов. Вот почему нам на руку, что ты еврей.
Это слово — еврей — резануло слух Голда.
— Почему, Ральф? — сумел выговорить он. — Почему вам на руку принимать кого-то, если он… еврей.
— Это со всех сторон облегчает наше положение, Брюс, — стал объяснять Ральф, не меняя тона. — Евреи сейчас пользуются популярностью, и люди не любят против них возражать. И потом, от еврея всегда можно избавиться, если правые начнут на нас давить.
Голд невозмутимо сказал:
— И ты говоришь об этом вот так, в открытую, Ральф?
— Все же, Брюс, это лучше, чем принимать их политику, верно? — чистосердечно заметил Ральф, пропуская суть возражения Голда. — А тогда мы сможем отправить тебя послом, если будет вакансия в какой-нибудь хорошей европейской стране. А если захочешь, мы поставим тебя руководить НАТО.
— Ты это серьезно, Ральф? Я что, и правда смогу возглавить НАТО?
— Не вижу для этого никаких препятствий.
— Но у меня нет военного опыта.
— Не думаю, что это имеет какое-нибудь значение, Брюс. Не забывай, в НАТО входят и другие страны, и у них наверняка есть люди, разбирающиеся в военных вопросах.
Голд не видел пользы в возражениях.
— Я бы предпочел стать послом, — решил он.
— Что пожелаешь. Но это мы заглядываем далеко вперед. Я тебе немедленно перезвоню, Брюс, хотя на это может уйти какое-то время. Постарайся пока не думать об этом. И не звони мне сюда. Здесь не любят, когда звонят по личным вопросам.
Прошли пять дней, в течение которых Голд обнаружил, что ни о чем другом думать не может. В начале второй недели дурная мысль закралась ему в голову и никак не желала уходить оттуда, настырная уродина, порождение саркастической мудрости, впервые посетившая его в прошлом семестре, когда его грубо оскорбил студент, которого он провалил на экзамене в предыдущем семестре.
«Не верь гоям[27]».
ЧЕМ больше размышлял Голд о своем разговоре с Ральфом, тем больше он склонялся к посольской должности, а не к командованию НАТО. Военная жизнь вызывала у него отвращение; он чувствовал себя неуютно рядом со взрывчаткой. А престиж военного мало что значил за пределами воинской части. Но Голд постоянно был вынужден напоминать себе, что и то, и другое было маловероятным. Ральф ничего ему не гарантировал. Белл твердо заявила, что, если ему дадут работу в Вашингтоне, она с ним туда не поедет, и Голд надеялся, что она сдержит слово.
26
…