Выбрать главу

Голд услышал в этом намек, на который, возможно, следовало обидеться.

— Я не очень-то пробивной, Ральф, — мягко сказал он.

— Это будет для тебя большим плюсом, Брюс, то, что ты не пробивной. Как многие другие.

— Что — как многие другие?

— Как многие другие, которые пробивные, — продолжил Ральф таким безмятежно-дружеским тоном, что Голд пришел к выводу о своей чрезмерной обидчивости. — Ты бы мог начать немедленно?

— А сколько я буду зарабатывать?

— Сколько захочешь, Брюс. В Вашингтон приезжают не для того, чтобы терять деньги.

В следующем вопросе Голда послышался голос уязвленного честолюбия:

— И я должен буду оставаться неназванным?

— Только для начала. Ведь если мы хотим использовать тебя в качестве источника, пожелавшего остаться неизвестным, то если все будут знать, кто ты есть на самом деле, из этого ничего не получится. Верно?

— Пожалуй.

— Слушай, почему бы тебе на следующей неделе не подняться до наших широт? Мы бы все и обговорили.

— Подняться? — сказал Голд, чувствуя себя слегка сбитым с толку.

— Ах, извини, — Ральф тихо рассмеялся. — Я имел в виду — опуститься. Я тут принимал столько законодателей с юга, что мне стало казаться, будто все они где-то внизу, а мы на вершине.

— Вот это ты здорово сказал, Ральф, — сказал Голд. — Если ты не возражаешь, я воспользуюсь этой мыслью в какой-нибудь статье.

Ральф был польщен.

— Бога ради, Брюс. Только не называй мое имя. Можешь себе представить, какие у меня будут неприятности, если меня начнут цитировать.

— Не беспокойся, — заверил его Голд. — Я с большим удовольствием выдам эту мысль за собственную.

— Но с другой стороны, — сказал Ральф, и в голосе его послышалась некоторая обида, — я бы хотел, чтобы и мне отдали должное. Ведь это я придумал.

— Как же мне это сделать? — Голд был сбит с толку. — Как я могу отдать тебе должное в печати, если ты не хочешь, чтобы твое имя упоминалось?

Ответ последовал после секундной паузы:

— А ты бы мог написать, что эта мысль принадлежит представителю?

— Конечно.

— Отлично, Брюс. Все мои семьи будут в восторге. Андреа Коновер вспыхнула, как девочка, когда я передал ей привет от тебя. Она очень хочет тебя увидеть.

— Так когда мне приехать? — спросил Голд.

— Я тебе позвоню в понедельник или вторник, или в среду, четверг или пятницу. А знаешь, Брюс, — заметил Ральф, — единственная дочь Пью Биддла Коновера — это тебе не что-нибудь, на такую девочку не начихаешь.

В намерения Голда никак не входило чихать на нее.

— НУ? — Белл принялась пристально разглядывать его, когда он вернулся на кухню, чтобы закончить обед. Дина тоже не сводила с него глаз.

— Может быть, мне на следующей неделе придется съездить в Вашингтон. Их интересует мое мнение по одному вопросу.

Белл была вовсе не глупа.

— Это по поводу работы?

— Это должно храниться в тайне, — тем же назидательным тоном ответил он. Белл пожала плечами.

— А кому я могу сказать? Твоей семье?

Лицо Дины засияло.

— Я скажу Лео Либерману. Вот уж его папочка станет завидовать.

— А если что-нибудь не сложится, — спросил Голд, — и я ничего не получу?

— Тогда я им скажу, — ответила Белл, — что ты отказался.

— Что я отказался поступиться принципами?

— Конечно, — сказала Белл.

— И я скажу то же самое, — заявила Дина.

— Да, — признался он. — Речь пойдет о работе в правительственной администрации. — Позднее в тот же вечер в их комнате он сказал Белл: — А мне казалось, ты не хочешь, чтобы я соглашался на работу в Вашингтоне. Ты ведь сказала, что не поедешь туда.

Белл ответила:

— А я и не поеду.

— И не передумаешь?

— Ни в коем случае.

Они спали в разных кроватях, между которыми стоял ночной столик. Он перебрался к ней.

IV

ВСЕ, ЧТО НАМЕЧЕНО, НЕ СБУДЕТСЯ

ГОЛД прикончил свой мартини, чувствуя себя, как на иголках — он испытывал нечто похожее на досаду из за того, что женщина, с которой он обедает, всего лишь его сестра.

— Эстер говорит, что ты пишешь книгу о евреях, — сказала Джоанни. Голд ждал, когда ему принесут отварную лососину с салатом из огурцов и зеленым майонезом. Они обедали в «Сент-Реджис», и платить собиралась она. У высокой и загорелой, в яркой одежде Джоанни была гибкая фигура и искусно подкрашенные прядями волосы.