— Разве я это говорил?
— Почему же тогда, — сказал Джулиус Голд, — ты работаешь на него, а не он работает на тебя?
Теперь Голд понял.
— Я не работаю на него. Я писатель на вольных хлебах. А он издатель.
Казалось, его отец испытывает злорадное удовлетворение.
— Это написал он или ты?
— Я.
— Он заплатил тебе или ты заплатил ему?
— Он мне.
— По мне, это и есть работа, — сказал его отец с бесконечным презрением. — Ты хочешь быть на его месте или ты хочешь быть на своем месте?
— На своем.
— А он хочет быть на своем месте или он хочет быть на твоем месте?
— Вероятно, на моем.
— Сид?
— Может, он и прав, па.
— Ты-то что понимаешь? — сказал старик, с отвращением тряхнув головой в сторону Сида. — Ты такой же идиот, торчишь, как дубина, на одном месте со своими стиральными машинами. Как и «Американ Тел энд Тел» — всё со своими телефонами. Ты никогда не имел никакого плана. Я тебе тысячу раз говорил, ты должен иметь план. — Его отец нащупал сигару. — По тебе, он может прав, а по мне, — его отец чиркнул спичкой, — деньги сами за себя говорят. Кто платит деньги, тот и заказывает музыку. Он платит, ты на него работаешь, значит, он лучше, этот сын поверяльщика яиц, когда я строил турели для «Бендикса», и никаких нет. Фартиг.
— Слушай, па, мне, черт возьми, сорок восемь лет, — сердито начал отбиваться Голд.
— Не смей ругаться. Я никогда не допускал таких выражений в моем доме.
— Это мой дом, и я допускаю. Я профессор университета, у меня докторская степень. Я пишу книги. Я выступаю по телевидению. Мне платят за выступления в университетах и на конференциях. А ты говоришь со мной так, будто я ребенок или какой-то слабоумный. Все вы так со мной говорите! А между прочим, в Вашингтоне есть люди, которые хотят, чтобы я туда приехал.
— Кем? — спросил отец с пренебрежительным смешком.
— Туристом, — пошутил Макс, и Голд почувствовал, как весь боевой задор оставил его. Ах, Макс, беззвучно проскулил Голд, неужели и ты?
— Посмотреть памятник Вашингтону, — сострил Милт таким громким голосом, какого никто из присутствующих у него еще не слышал. Он вполне освоился и чувствовал себя как дома в качестве ухажера Эстер.
В душе Голд готов был расплакаться. Скоро, уныло размышлял он, я буду давать рекомендации, бомбить или не бомбить. Здесь у меня нет никаких надежд.
— Хорошо, ты прав, а я нет, — униженно сказал он отцу, сдаваясь; тот незамедлительно закивал. — Лучше бы мы продолжали говорить о воде.
— Спроси Сида, — сказал его отец. — Если Сид о чем и знает, так это о воде.
Эстер послушно сказала:
— Иногда, глядя зимой из окна, я вижу, как лед идет вверх по реке, почему это, Сид?
— Это потому, что лед легче воды, — ответил Сид, — и он идет вверх, к истокам реки.
На мгновение Голд потерял дар речи. Кровь бросилась ему в лицо.
— Ты и правда считаешь, — с холодной яростью потребовал он ответа, — что лед идет вверх, к истокам?
— А разве нет? — спросил Сид.