— Хорошее общество? — презрительно повторил за ним Голд.
— Да, Шапиро, вы знаете, о чем я говорю. Я — в этом обществе, а вы — нет. Моя семья принадлежит к нему, а ваша — нет. Вы испытываете вожделения, и сожаления, и чувство собственной неполноценности, а я нет. Что вы делаете здесь, рядом со мной? — внезапно спросил он, и его глаза сузились, приняв выражение яростного удивления и раздражения. — С какой это стати мы столько говорим друг с другом? И вообще, какого черта вам от меня надо?
— Я хочу жениться на вашей дочери, — сказал Голд. — Я приехал сюда, чтобы просить у вас ее руки.
— Берите ее руку и выметайтесь, — сказал Коновер. — Идите почитайте воскресные газеты или что-нибудь, пока не вернется Андреа. Порешайте кроссворд.
— Вы мне даете свое благословение?
— Если вы уберетесь пораньше.
Уже от двери Голд нанес ответный удар.
— Я надеюсь, сэр, что со временем вы еще полюбите меня.
— ТЫ понравился папочке, — сказала Андреа в своем маленьком золотистом спортивном автомобиле, который со скоростью молнии, рассекая горы, несся назад в Вашингтон. Голд все больше склонялся к убеждению, что она выжила к херам из ума. — Уж я-то знаю. Ты и представить себе не можешь, каким он может быть холодным и саркастичным с людьми, которые ему не нравятся.
— Могу себе представить, — еле слышно сказал Голд.
— И после этого они больше не хотят со мной встречаться. Пожалуйста, не сердись. — Ее явно расстраивал его мрачный вид. — Я для тебя что угодно сделаю.
— Сделай девяносто пять. — Она заметно сбросила скорость, и стрелка спидометра опустилась ниже сотни. — Он был со мной груб и вел себя отвратительно. Где его вежливость? Где его почтительность? Он что — не знает, что меня ждет большой пост в правительстве?
— Он умирает, дорогой. Ну, что, уже лучше?
— Нет! — виновато воскликнул Голд, припомнив с отвращением, какое непостижимо-жестокосердное радушие всегда выказывала часть этих христиан по отношению к своим мертвецами. Древние греки, едва успев нарубить дровишек, обмыть и умастить тело, тут же разжигали погребальные костры. Евреи предавали земле своих не позднее, чем через сорок восемь часов после смерти. А часть этих христиан продолжала питать к своим покойникам такие теплые чувства, что целую неделю выставляла их на всеобщее обозрение у себя дома, а нередко и в комнатах по соседству с кухнями и столовыми. — Бога ради, Андреа, — добавил он более рассудительным тоном, — какое это имеет отношение к тому, как он обращается со мной теперь?
— Но тем не менее это правда, верно? — Андреа горела желанием объясниться. — Ведь для нас все будет много легче, когда он умрет, да?
— Ты не должна так говорить. — Андреа вызывала у него презрение, и Голд начал получать удовольствие от кипевшего в нем праведного гнева. — Черт побери, почему он не испугался? Ведь я буду работать в команде президента, а уж твой-то отец должен знать, что́ это значит.
— Больше работы?
— Меньше работы. Но власть. Грубая власть. Жестокая, беззаконная власть. Я воспользуюсь ею, чтобы уничтожить его и отравить ему жизнь. Я буду прослушивать его телефоны. Я заставлю ФБР вести расследования, чтобы опорочить его. Для него я, может быть, и лысеющий маленький иностранец из Нью-Йорка, но…
— Ему нравятся твои волосы.
— Но волосы Артуро Тосканини ему нравятся больше? Лошадки? Я понатыкаю микрофонов и секретных агентов в его конюшнях и застукаю его, когда он будет кастрировать жеребцов. Налоговая служба будет требовать у него отчета за каждый цент, который он вычтет из облагаемых доходов. Я разряжу аккумулятор в его каталке и оставлю его на солнцепеке, пусть сварится всмятку. Я стану анонимным источником, который будет давать утечки в прессу о том, что твой старик сифилитик. Новый тесть знаменитого доктора Брюса Голда умирает вовсе не от каких-то там неведомых, как это все считают, болезней. Он нагулял сифилис, а сифилис догуливает его. Как это понравится его дружкам-лошадникам, когда они узнают, что он сифилитик? Твой сраный папаша все время оскорблял меня, — продолжал он, улыбаясь в предвкушении той иронической шпильки, которая должна последовать, — и я отомщу ему, если он поможет мне получить работу. Он не проявил ко мне уважения, Андреа. У него нет ко мне уважения.