В ряде очерков Голдсмит размышляет о причинах общественных бедствий и приходит к необычайно смелым для своего времени выводам. Так, картина судебного неправосудия завершается саркастическим панегириком: "Для чего у нас так много судейских, как не для защиты _нашей собственности!_ Для чего так много формальностей, как не для защиты _нашей собственности!_ Не менее ста тысяч семей живут в богатстве, роскоши и довольстве только потому, что заняты защитой _нашей собственности!_" Голдсмит понимает, чьи интересы защищает суд, полиция, весь государственный аппарат; закон, карающий воровство смертной казнью, жертвует ради ничтожной выгоды самой большой ценностью - жизнью человека.
В книге обсуждаются излюбленные темы просветительской литературы и философии: какой государственный строй предпочтительней, от чего зависит расцвет наук и искусств в одни эпохи и упадок в другие, каково влияние природных условий на характер людей, цивилизацию и счастье человека н пр. И далеко не всегда можно вполне судить о точке зрения автора на основании только одного очерка, потому что Голдсмит не раз возвращается к одной и той же проблеме. Так, например, XXXVIII письмо можно сначала принять за панегирик английскому королю Георгу II - олицетворению справедливости и беспристрастия, поскольку он отказался помиловать графа Феррерса, убившего своего слугу. Преступления имущих, пишет Голдсмит, особенно отвратительны, потому что эти люди не ведают нужды, он призывает английские власти и впредь отправлять правосудие, невзирая на лица, т. е. в этом с виду хвалебном очерке дано не столько изображение сущего, сколько желаемого. Прошло около года, умер Георг II, и китаец признается, что перенес утрату с философской стойкостью, утешившись соображением, что "человечество еще может остаться без сапожников, но опасность остаться без императоров ему не грозит" (XCVI) {Позднее, в своей "Истории Англии" (1771), подводя итоги царствования Георга II, Голдсмит как будто отказывается судить о достоинствах и недостатках короля, потому что боится быть пристрастным: прошло еще слишком мало времени со дня его смерти. Голдсмит предпочитает привести два совершенно противоположных мнения о его личности: первое - хвалебное, однако похвалы в нем явно сомнительного свойства; среди достоинств Георга указываются следующие: никто из английских монархов не дожил до столь почтенного возраста, он был бережлив, отличался вспыльчивым и неистовым нравом, но хотя это и влияло на его поведение, однако по большей части он все же руководствовался разумом. Затем Голдсмит предлагает взглянуть на обратную сторону медали и приводит отзыв, относительно которого не может быть двух мнений: "...что же касается до его умения широко мыслить или блеска его добродетелей, то мы предпочли бы воспользоваться готовыми похвалами, нежели сами отважились на них. Как государственный деятель он отличался пристрастием к родной стране [Ганноверу. - А. Г. И.], ради которой он жертвовал всеми другими соображениями. Сам невежда, он при этом презирал образованность в других, и если в его царствование и удавалось расцвесть таланту, то уж во всяком случае не благодаря его содействию или примеру. Его бережливость граничила со скаредностью, да и копил он не для подданных, а для себя. Он выделялся лишь тем, что не имел ни одного сколько-нибудь значительного достоинства и был известен пристрастием к низким порокам. Какая из этих характеристик истинна... судить не берусь, - предоставим решить этот спор потомкам" - такими словами Голдсмит заканчивает свою книгу (Ol. Goldsmith, The history of England from the earliest times to the death of George II, the third ed. corrected, in 4 vols. L., 1779).}. Если при этом вспомнить принца из пародийной сказки (XLVIII, XLIX), готового ради своей нелепой и разорительной прихоти пожертвовать интересами целой страны, и замечание рассказчика этой сказки: "монархи в те времена отличались от нынешних: дав слово, они его держали", - то становится ясно, как Голдсмит относится к монархам вообще и английскому в частности.
Вместе с тем сравнивая различные формы управления - олигархию, деспотию и монархию английского образца, он несомненно отдает предпочтение последней и решительно предостерегает против всяких попыток ограничить право короны, из прозорливого недоверия к буржуазной демократии, потому что в итоге кучка ловкачей, "прикрывшись борьбой за общие права, может забрать в свои руки бразды правления и народ окажется в ярме, власть же достанется лишь немногим" (L). Однако, снова возвратясь к этой проблеме в CXXI письме, где он сравнивает восточную деспотию с английским строем, Голдсмит приходит к самому неутешительному выводу: на первый взгляд все, преимущества на стороне последнего; он, казалось бы, руководствуется разумом, предоставляет свободу дискуссии и пр. Чем же объяснить тогда его неустойчивость, его неспособность осуществить свои благие намерения? Оказывается, реформы, одобряемые одним сословием, вызывают противодействие других. В конце письма следует неожиданный, но по сути, неизбежный вывод: англичане пользуются иллюзией свободы. На самом деле они испытывают те же неудобства, которые терпят люди при деспотизме, ибо и здесь ничего нельзя изменить к лучшему.