А некоторым хозяевам удавалось так ловко управлять своими искусственными кистями рук, что у них пальцы изображали вереницу исполняющих канкан — как в варьете.
Добродушный коренастый (что вдоль, что поперек) толстяк, совершенно голый, если не считать покрывавших его с головы до пят татуировок, подошел к Гретхен, расплываясь в приветственной улыбке.
— Buon giorno[64]. Опс благослови. Никогда, думал я, mai[65] вы не вернетесь сюда.
— Опс благослови, — отозвалась Гретхен. — Вы... Вы, должно быть, и есть господин Ики?
— Si, Джанни. Вы прошлой ночью были pazza[66], а? Слишком много винца?
— Я пришла извиниться и возместить урон, Джанни.
— Извиниться? Grazie. Очень gentile. Grazie[67]. Но что возмещать? За что? Шутка, верно? Molto cattiva[68], но всего только шутка. Вы пришли — вот и мой праздник в честь Опс. Этого достаточно,
— Но я должна что-нибудь для вас сделать!
— Должна, да? Так-так. — Джанни задумался, потом расплылся в еще более щедрой улыбке. — Bene[69]! Вы потянцуете с нами.
Гретхен ошарашенно воззрилась на него. Он ответил на ее вопрошающий взгляд, кивнув в сторону танцоров.
— Выбирайте себе партнера, gentile signorina[70].
Не в ее характере было испугаться или заколебаться. Гретхен шагнула в круг, одним взглядом оценила пляску протезов и похлопала по плечу протез плеча и руки.
— Зигфрид, — обратился Джанни к трем четвертям нищего. — La signora приглашает тебя на вальс.
Гретхен кружилась в танце под пение Джанни Ики:
«Gualtiero! Gualtiero! Condurre mi per altare...»[71]
* * *
Под прогулочную баржу использовали вдребезги разбитый колесный пароходик с Миссисипи. Там собрались члены ККК на барбекью. Шима с трудом верил своим глазам: углубление, заполненное полыхающими углями, над ямой поворачивается гигантский вертел. А на сам массивный стальной вертел, связанное по рукам и ногам, насажено нечто безусловно человекообразное.
— Господи помилуй! — Губы Шимы еле шевелились. — Жаркое людоедов!
Вождь племени ватусси, семи футов ростом, украшенный всеми атрибутами африканского царька, приветствовал Шиму:
— Опс благослови, доктор Шима, добро пожаловать на наш пир с Бледнолицым.
— Опс благослови, — непослушными губами отозвался Шима. — Так вы меня запомнили?
— Кто же забудет ваше и госпожи Нунн выступление в эдакой странной «Порги и Бесс»? Подобные воспоминания хранят вечно.
— Я пришел, чтобы загладить содеянное. Мне очень бы хотелось уладить с вами это дело: оказанием любезности, деньгами, чем скажете.
— В день Опс? Ни за что! Забудьте об этом, доктор. Мы уже забыли. Пойдемте, присоединитесь к нам — вот-вот подадут ужин.
— И все же, — продолжал настаивать Шима, — я хотел бы чем-нибудь быть вам полезным, потому что пришел просить вас об услуге.
— Ах так! О какой же?
— О смете на строительство.
— Да? И чего?
— Мне необходимо поставить опыт по сенсорному восприятию. Для этого нужна полная изоляция объекта — что-то вроде небольшого толстостенного бетонированного бункера.
— Понятно. И что же?
— У ваших ребят в руках все строительство. Как скоро вы могли бы соорудить такой бункер и во сколько это обойдется — могли бы вы дать мне график и смету?
Вождь ватусси уныло покачал головой.
— Очень жаль, но мы не можем удовлетворить вашу просьбу, доктор Шима. Мы бастуем в знак протеста против решения дирекции принять боевиков ООП в охрану. Что бы там ни заявляли в ООП, они — не настоящие черные. Протянется это еще месяца три, и мы готовимся к бойне. Очень сожалею. А теперь пойдемте, откушайте с нами.
У Шимы подступило к горлу.
— Простите, сегодня я не в настроении отведать длинной свиньи[72].
Ватусси понизил голос до заговорщицкого шепота:
— Прошу вас, доктор, не разочаровывайте наших гостей! Но мы не стали позорить ККК, подавая жаркое
всего лишь из бледнолицего. Мы отмечаем праздник гораздо более редким и дорогим деликатесом.
— Чем человек? О Господи, что же это?
— Горилла.
* * *
Опсдень! Опсдень! Опсдень! В церкви Всех Атеистов сардонические раскаты органа сопровождали увенчание Христа дурацким колпаком. Музыка была настоящей, а не в записи, с удивлением отметила Гретхен. На скамье органиста метался бушующий маньяк, топочущий по педалям басов, колошматящий по всем четырем клавиатурам разом... Своей сатанинской музыке он непрерывно вторил зывываниями, стонами и рычаньем.
Он был в обычных для Опсдня лохмотьях, поэтому Гретхен никак не могла определить его общественного положения, но чисто по внешности — индеец-ирокез с головы до пят: смуглое лицо, орлиный нос, большой тонкогубый рот, мясистые уши. Череп выбрит наголо — лишь ото лба к затылку топорщился жесткий гребень черных волос.
«Ему только военного оперения не хватает», — подумала она, забираясь на хоры, чтобы лучше видеть.
У него, наверное, было отличное боковое зрение.
— Какого рожна тебе здесь понадобилось? Опс благослови.
— Опс благослови, — попыталась Гретхен перекрыть рык органа. — Я пришла, чтобы замять скандал, который вчера учинила в церкви.
— А! Понял. И угу. Ты и есть та подруга, что спела Catulli Carmina[73]? Забудь. Церковь уже. Есть своя кредитка?
— Кредитка?
— Очнись, детка. Кредитка. Ксива. Имя.
— О! Гретхен Нунн.
— А я Маниту-Вин-На-Мис-Ма-Баго.
— К-как?
— По-вашему, Тот-Кто-Может-Улестить-Мани- ту-Спуститься-На-Землю.
— Вы индеец?
— По большей части.
— Ну и дела, Опс благослови! А как к вам обращаться? Манни? Господин Баго?
— Какого черта! Это не катит. Зови меня Финкель.
— Финкель?
— Сечешь! Скрябин-Финкель.
* * *
В роддоме Равных Прав двадцать голых лилипутов исполняли балет нерожденных младенцев — «Право на Жизнь». Каждого из них пуповина соединяла с фаллическим майским шестом в центре; они вякали хор эмбрионов под приглушенное сопровождение оркестра, которым дирижировал зверского вида казак, зарычавший на Шиму в си-миноре:
— Ты, фраер, пошел вон со сцены! Опс благослови.
— Опс благослови. Прошу прощения. Не хотел мешать. Я ищу кого-нибудь из начальства.
— Я здесь начальство.
— Хочу извиниться за причиненное мною вчера беспокойство и уладить дело.
— А, усек. Ты и есть тот придурок, который заявил, что его трахнул слон?
— Да.
— Имя?
— Шима. Блэз Шима. А ваше?
— Аврора.
— Как?
— Угу. Меня назвали в честь крейсера, который встал на сторону Красной Революции. Лады. Извинения приняты. Все спокойно и Опс благослови. А теперь катитесь отсюда к черту, Шима. У нас нелады с аранжировкой — эти выродки ничего не рубят.
— Нашевам, господин... как мне к вам обращаться? Аврора? Орри?
— Какого черта! Финкель. Скрябин-Финкель.
— Неужели! Так это вы написали великий гимн Армии Оледенения «Как Ему пчела...». Я потрясен!
— Мы все его написали, кореш... ЛЯ-МИНОР, ПОГАНЫЕ УРОДЫ! ЛЯ-МИНОР! Вся упряжка Финкеля.
* [74] *
Есть среди отходов ювелирной промышленности те, которые называются «налет». На полу мастерской за год оседает слой пыли от работы с драгоценными камнями и металлами. В Опс день Пассаж распахивает двери своих мастерских перед алчными ордами, вооруженными метлами, коробками, щетками и совками. К тому моменту, как я все это пишу, никто не знает, получил ли хоть один из этих стервятников прибыль от своих «налетов».
74
* *
Черт возьми, да почти все они вырядились как на своей рекламе земляных орешков — вплоть до моноклей и цилиндров! Управляющий по рекламе тоже был в маскарадном одеянии, что не помешало ему принять извинения и чек у Шимы. После этого он сопроводил Шиму к невероятных размеров прозрачному цилиндру, наполненному ярко-малиновой адской смесью. Цилиндр был в три раза больше того бронзового, который они с Гретхен свистнули. Управляющий гордо ткнул пальцем.