— Нет, ты с-с-скажи, что б-б-будешь историографом, т-т-тогда расскажу, потому что нас всех нужно увековечить. А то еще получится, что мы зря жили.
— Буду, буду, — согласился я, странным образом осознав, что и в самом деле — отчего бы и не увековечить?
Мало того, пойду сейчас домой и вместо того, чтобы тюкать положенную на сегодня половину листа перевода дамского романа "Горячее лоно страсти", мисс… англичанки какой-то, запишу все, что произошло накануне этой встречи, — начиная со вчерашнего мальчика, и непременно расскажу, зачем мы тут все находимся.
— Так заинтересован ты или нет? — продолжал искажаться Башилов. Впрочем, кажется, он поверил в мою искренность. — Да, вижу, что заинтересован. Так вот, там, в стене, теперь дыра. И в дырке обнаружились эти, как их… ну как гарнитуры шрифтов. Как это называлось, когда они были свинцовыми?
— Литеры?
— Или не литеры. То есть литеры, но какое-то еще слово, кажется, было. А еще номера какой-то газетки, желтые такие. "Голос подполья" называется. Хотя какое к чер-рту лодполье, квартира же на третьем этаже.
— А про что?
— Да хр-р-рен знает… социки какие-то дореволюционные. Наши, понятно, тут же все повелись натом, что подполье. Но это не важно, главное — теперь оттуда дует. Сильно дует и не просто так, а какой-то холодной сыростью. Ты не знаешь, где взять цемент?
Словом, допили мы чай и отправились к нему.
Сквот, дом № 42
Сквот, надо отметить, почти подыхал. На капремонт дом должны были поставить давным-давно, но как-то не собрались — длящиеся последствия кризиса, надо полагать. Да и ума хватало не отключать зимой отопление и электричество летом. Как-никак, наличие людей в доме хотя бы отчасти оберегало здание от полного устранения из пейзажа.
Там было примерно так: первый этаж насовсем забит, на втором жили две старушки, кажется, именно из-за них сквотовская история и возникла — не переселить их было никак, а насильственными методами жилуправа воспользоваться не хотела. Третий и четвертый и пятый этажи были заселены кем попало. Это все по вертикали одного подъезда, поскольку второй был уже бесповоротно раскурочен, там даже начали реконструкцию, в результате которой лестницы не стало. Можно, впрочем, было позабавляться, добираясь до чердака по кускам лестничных маршей, кое-где остававшихся прилепленными к стенам.
Сквотовская квартира Башилова состояла из комнат пяти—шести — там был длинный коридор и какие-то двери в разные стороны. Когда я бывал у них в гостях, то выяснением географии помещения особенно не занимался, кухня там большая, там обычно и сидели. Там даже газовая плита работала, покореженная, разумеется. Все ли помещения квартиры были заселены — понять было нельзя, отчего-то казалось, что народу тут осталось мало.
— Вот ты мне скажи, — решил уязвить его я, потому что не выспался. — Какие нынче сквоты? В сквотах обычно художники селятся, красками все мажут. А какие теперь художники, потому что кто ж теперь картины рисует, когда все либо строят объекты, или акции устраивают? Получается, просто притон у тебя?
— Н-н-ну, ты скажешь, — возмутился он. — Да хотя бы и акции. К ним, по-твоему, не надо готовиться, рассуждая о духовном долгими вечерами? А и хоть бы и притон, что ж. Трудно людям, вот они друг к другу и жмутся.
Тем временем мы достигли его комнаты. В самом деле — в стенке имелась свежая дыра, на полу валялись кирпичные осколки.
Судя по находке, дому не повезло — нашли бы эту пачку прокламаций лет пятнадцать назад, у дома был бы шанс если и не прославиться, но на определенное внимание со стороны жэка он бы рассчитывать мог. А теперь — что ж, вот, Башилову дырку заделывать. Но литеры были и в самом деле довольно красивы. Собственно, буквы как буквы.
Мы постояли, порассматривали литеры и дырку.
— Слушай, — спросил я его, — ты никогда не обращал внимания на дом 15?
— Эт-т-то который? Который за трамвайными путями, примерно второй по счету?
— Третий.
— Н-н-ну есть такой дом. Там еще цветочный магазин внизу. Я там Олечке однажды лилию покупал. И что?
— Дом ни при чем, там один тип живет — Бармалеем зовут. Невысокий, с пузом и бородой. Изнуренный жизнью.
Башилов задумался. Как художник он должен был знать этого типа, потому что прямая обязанность художника состоит в замечании всех фактур, существующих на свете, и быстрой их оценке. Тем более живущих неподалеку. Что и составляет — быстрая их оценка, не говоря уже о внутреннем знании — главную причину страданий любого мастера искусств.
— Да, помню. Он еще осенью, уже к холодам ближе, в таком рыжем плаще ходит, кожаном. Я все время, как его увижу, такой же хочу. А кто он такой — не знаю. Ладно, если увижу, заинтересуюсь им подробнее. А пока я пойду цемент искать, а то воспаление легких получу.
— Плащ? — удивился я. — Ты ж либо в белом, либо в черном ходишь, куда тебе рыжий?
Он в самом деле ходил либо так, либо этак. Сейчас — в первом варианте. Учитывая то, что стрижен он был не то чтобы под ноль, но имел на голове слабый ежик миллиметра в полтора, зрелище было даже и мистическое.
— Зато теплый, наверное, — сказал он и стал искать под кроватью какой-нибудь пакет, чтобы принести в нем цемент.
А я пошел записывать то, что уже произошло: учитывая, что теперь я сделался историографом. Или был назначен.
Дома, дом № 2
Расписав все, что было написано до этого момента, — то есть именно то, что вы только что прочли, — я понял, что описание улицы удалось не вполне. Надо как-то отчуждаться от нее, с тем, чтобы убрать привязки, известные только здешнему человеку, и, напротив, старательно описать то, что для себя самого не являлось ни тайной, ни новизной.
Ну вот, скажем, противоположная сторона улицы: где кафе, сквот и дома с 25 по 50, — она держала себя не то чтобы высокомернее, но как-то демонстрируя то, что она другая, лучше. В самом деле, территориально она была ближе к центру, так что основания для гордости у нее были хотя бы такие.
Раз уж она находилась ближе к центру, то ее обитатели — из работоспособных — ездили на работу в центр, что лишало округу их присутствия. Тем более что с той стороны как раз была остановка трамвая в сторону центра. Наверное, большинство из них в школьный двор никогда не заходило— ну, кроме тех, кто там учился. Впрочем, кто ж из местных в ней не учился.
Исторический экскурс — как тут бывало до революции, во время войны, развитого социализма и так далее — опустим: надеюсь, он всплывет сам, добавив этой истории дополнительные глубину и ясность. Между тем, ручаюсь, улица была замечательна. Тут, говорят, однажды даже видели категорический императив, прошмыгнувший в дом номер 18, а во дворе дома 31 как-то раз даже и звездное небо над нами.
Вообще, о себе. Я переводчик, отчего идея историографировать данное пространство оказалась мне не чужда. Потому что ну какой я переводчик — хреновый. Я не Октавио Паса перевожу, не тех, кто действительно пишет, а всякую херню. В данный, например, исторический момент я тяжело начинал перевод романа под названием "Упоение страстью" — так, во всяком случае, он был выставлен в договоре. Аж под 20 листов, оплата соответствует качеству текста, зато переводить можно не заглядывая в словарь. С английского, конечно. Кроме того, отсебятина—с целью приближения к духовному складу нового быдла — только приветствовалась. Но это не стенания и не печаль о мутно проходящей жизни, потому что это просто работа, а с буквами не так и грязно возиться.
Квартира моя выглядела хотя и бедно, зато была чистой. Потому хотя бы, что нет ничего лучше в процессе перевода, как отвлечься от него и заняться тем, что под рукой. Ну, а работал я дома, так что можно было постоянно заниматься его улучшением. Так что бытовые проблемы меня, как холостяка, не мучили. Кроме того — свобода. В пределах заказа жизнь можно было устраивать как хочешь и просыпаться можно именно тогда, когда это имело смысл с точки зрения производительности труда. То есть хоть работа и была мурой, но ведь главное — устроить жизнь по своему усмотрению. А это практически получилось, потому что на жизнь денег хватало — тем более что когда большую часть времени проводишь дома, то оно как-то дешевле выходит. Каши, например, варить можно. Вдобавок мне повезло, поскольку никаких особенных идей насчет какой-то карьеры, да и тяги к писательству как к таковому я вовсе не испытывал. В переводчики, по правде, меня практически насильно затолкал один из приятелей — первым в девяностые годы откопавший сию жилу.