Прасфора знала, что Хмельхольм – город сам по себе уникальный, и не только потому, что разбит на две части – это следствие, а не причина его уникальности. Далекие горные пики плавно перетекали в склоны, которые, с их бесчисленными горными речками, сливались воедино с широкими рванинами, этими огромными полями, которые так и просили, чтобы их чем-то, да засадили. В Хмельхольме умудрялись и добывать минералы с горной породой, и выращивать овощи, которые, если год был урожайный, вырастали до сюрреалистических размеров – иной раз рыжие тыквы получались с три, а то и четыре головы.
Попадамс не так много путешествовала, а потому знала обо всем только на словах, с картинок и просто видела издалека. Поля запросто можно было разглядеть из города, но так они казались просто маленькими пятнышками словно бы ненароком упавшей с кисточки гуаши в охрово-коричневых тонах. А теперь все это раздолье неслось перед ней, точнее, это она неслась мимо него, но законы физики имеют свойство играть с человеческим мозгом просто ради своей забавы – если начать разбираться, можно и с ума сойти.
Прасфора глядела на меняющее друг друга буйство красок: от зеленых насаждений до огромных подсолнухов, созревших пламенно-рыжих тыкв и золотистых колосьев. Хмельхольм обеспечивал все семь городов этим урожаем, и полей было так много, что даже в самые неурожайные годы никто не голодал. Но живописные полотна флоры, раскиданные за окном, не пустовали – им, может, и хотелось бы стоять тут в гордом одиночестве, но повсюду мельтешили люди. Девушка хотела разглядеть их, но они копошились так далеко, что деталей выцепить не получалось. А ведь Прасфоре стало интересно, какие они – такие же, как те, кто постоянно живет в горном и равнинном Хмельхольме, или совсем другие? А может, отличий – капелька?
Впрочем, Попадамс смотрела, иногда потирая рябящие глаза, и понимала: не столь важно, какие это люди, сколь то, что они делают – и, более того, что они делают это постоянно, нерасторопно и… насколько понимала Прасфора, абсолютно обыденно. От людей, даже на таком расстоянии, веяло спокойствием, которое девушка не совсем понимала, но отдавала себе отчет в том, что это просто не то спокойствие, к которому она привыкла. Ее спокойствие, как не парадоксально, было чуть более суетным. А на полях, даже мелькающих мимо на приличной скорости, оно казалось размеренным…
Спокойствие и обыденность, подумала Попадамс – вот в чем дело. Все эти люди-фигурки занимаются этим каждый лень, точно как она хлопочет в «Ногах из глины», и занятия эти также неоспоримы и очевидны, как то, что утром всходит солнце, из туч льет дождь, а звезды видно только на ночном небе. Вот если что-то нарушит эту обыденность, сломает выстроенный механизм – скажем, с неба упадет какой-нибудь метеорит, – вот тогда начнется хаос, пружинка размеренного спокойствия треснет, и все пойдет наперекосяк. Но оно этим людям и даром не надо. Говоря откровенно, оно не надо никаким людям, ведь никто не любит, когда привычный мир вдруг начинается брыкаться, вздрагивает и, в конце концов, вырывается из упряжки – Прасфоре тоже было бы, мягко говоря, не по себе, если бы у «Ног из глины» внезапно снесло крышу ураганом.
Тут Попадамс почему-то вспомнила слова омерзительного Фюззеля, который одним своим видом уже нарушал спокойствие – а еще намекнул, что произойдет нечто, и это нечто… раз он так радовался, думала Прасфора, нечто точно выбьет мир из колеи, и он покатится в бурные воды разбушевавшегося течения хаоса.
Девушка моргнула и вновь уставилась в окно. Она представила, как эти бесконечно длинные поля в оттенках густой гуаши, со всеми копошащимися там точечками-людьми всеми силами пытаются удержать обыденность, которую нарушили ради неуловимого фантома цели; как эти люди стараются остановить падающее небо.
Прасфора задремала, совсем не заметив пока слабого, но ощутимого запаха гари.
Барбарио поел и, довольный, работал, переливал смеси, пересыпал порошки, перемешивал все это и взбалтывал. Со стороны процесс мог показаться простым трюкачеством, но на самом-то деле был куда более осмысленным.
Алхимику никогда не нравилась фраза «в здоровом теле – здоровый дух», он предпочитал более житейскую, правильную и работающую формулировку: «в сытом теле – сытый дух». В самые голодные и критические ситуации за тарелку горячего картофельного пюре Барбарио Инкубус родину бы продал, не задумываясь. Родина родиной, а обед – по расписанию.
Переставляя очередную склянку, алхимик зацепился за ниточку мыслей о планах Кэйзера и, сам того не хотя, начал распутывать узор из остальных мыслей в голове, раздумывая о том, сколько еще предстоит сделать. Ему хотелось верить, что его задача так и останется в смешивании рубиновых жидкостей и подготовке взрывчатых порошков, но судя по утренним злоключениям с яйцами….