Хюгге вернулся в парадных штанах, поспешно накидывая на себя белоснежный мундир.
– Так вот, если что… – рука застряла в рукаве. Дядя задергался, как раненая птица, – прости, прости, я просто очень, очень опаздываю, хочу попасть кое-куда, где давно не был. Кстати, ни за что не ходи сюда по лестнице, у тебя потом…
– Я уже попробовала, спасибо.
– И как оно?
– Честно? Умереть хочется.
Хюгге криво улыбнулся, продолжая борьбу с белоснежным мундиром – наконец, получилось.
– Ну, все, – он поправил воротничок. – Мне правда надо бежать, а ты пока… в общем, увидимся… надеюсь.
Дядя метеором метнулся мимо Прасфоры.
– Пена, – только и успела сказать она.
– Прости? – замер Хюгге.
– Пена. Вы забыли смыть пену. И побриться, если уж на то пошло.
Про себя же, девушка подумала: «Значит, вот оно как. Что же ты скрываешь, дядя?»
Когда Хюгге Попадамс все же убежал, Прасфоре стало невыносимо скучно.
Она сама не могла объяснить, почему, но каждый раз, когда ритм жизни резко замедлялся и дела, которые еще не сделаны, кончались, Попадамс словно выкидывало из сиденья бытия, ремней безопасности на котором, конечно, не предусмотрено. Точнее, чуть иначе – либо обматывайся ремнями так, что не выпутаешься, либо обходись без них. Девушке постоянно нужно было что-то делать, даже когда все уже сделано-переделано сто раз, и не просто можно, а необходимо отдыхать. Прасфоре в такие моменты становилось не по себе, все вокруг холодело, теряло краски и смысл, надо было срочно занимать себя чем угодно.
Такой необъяснимой болезни есть простое объяснение, не раз приводимое Прасфоре отцом, когда та, вечером, без сил сваливалась на пустые гостевые скамейки «Ног из глины», даже не доходя до кровати. «Неугомонная, родилась с шилом в…», – говорил Кельш Попадамс, очень часто вдобавок шутя, что Прасфора – вообще заводной механизм, притом такого качества, что будет идти вперед, пока под ногами земля не кончится, обходясь без дополнительной прокрутки торчащего из спины ключика.
Вот и сейчас девушке срочно нужно было что-то делать. Она, конечно, эту свою привычку знала.
– Опять, – вздохнула Прасфора. – Почему это начинается опять…
Она может быть и пересилила бы себя, как делала постоянно с другими вещами, сказала бы «нет, сегодня, милочка, ты ничего не делаешь, просто ждешь здесь», но ощущение постепенно сжимающейся пустоты… даже не сжимающейся вокруг, нет, скорее расширяющейся изнутри и заполняющей все окружающее пространство не давало покоя – от него хотелось избавиться, как от грязной, обтягивающей, промокшей одежды. В такие моменты Прасфоре всегда казалось, что на нее нацепили поношенную рубашку, вдобавок ко всему смазав луком и всем тем, чему не нашли применения на кухне.
Прасфору смущали слова того незнакомца о Хюгге. Что-то в голове не склеивалось, не соединяясь, как не соединяются кусок цветной мозаики с обрывком черно-белого рисунка на листе бумаги, и хоть ты тресни. К тому же, в этот воистину хтонический узор не вписывалась улыбка дяди, его немного детская, как показалось, радость встрече и воодушевленность – Прасфора знала, просто знала, что эмоции искренни. И они были третьим куском в сюрреалистической картине Хюгге. Говоря образно: в куске мозаики, обрывке черно-белого рисунка и осколке бюста. Одного человека из таких частей не собиралось, получался разве что монстр, пошитый белыми нитками, зверь похуже грифонов и драконов. Сомнения тонкими и практически прозрачными медузами скользили лишь по поверхности озера сознания, но воду внутри все же баламутили.
Мысли схлопнулись обратно в коробочку, когда Прасфора Попадамс дошла до лифтов – каменных платформ, работающих на шестеренках, которые крутились благодаря магическим потокам.
Девушка вспомнила – когда Альвио, изучавший зверушек, вернулся из горного Хмельхольма, то рассказывал об огромном озере, где словно бы отражается весь мир, отчего кажется таким непривычным и странным. Драконолог еще говорил что-то про грифонов, но этот момент девушка пропустила мимо ушей. И тогда, когда Альвио делился всем этим, перед глазами Прасфоры бегали картинки, такие живописные, словно в черепной коробке заперли художника-карлика, заставляя рисовать маслом, гуашью и акварелью разом, чтобы настолько разные по своему характеру мазки соединялись воедино, становясь гармоничным и завораживающим полотном.
Прасфра Попадамс посмотрела в далекое окно на противоположной стороне яруса. Когда белое зарево за окном вновь вспыхнуло, будто вывернув мир наизнанку, девушка разглядела густые тучи, лениво ползущие вперед. Но все это перекрыла картинка озера…