Прасфора потеряла счет времени, но дальняя часть сознания, всегда обстоятельно следящая за абсолютно всеми вещами, подсказывала, что пока еще можно не нестись сломя голову обратно на перрон. Это радовало – из кольца гор, покрытого редкими кедрами и увядающими пурпурно-желтыми цветами, уходить не хотелось. Здесь дышалось так легко, словно весь воздух мира принадлежал тебе и одному тебе – а легкие внезапно стали столь же бездонны, сколь и озеро.
Девушка достала тетраду Альвио, пролистала и открыла как раз на зарисовке озера. Оно получилось точь-в-точь уменьшенной копией оригинала, только вот на склонах пристроились… Прасфора пригляделась, чтобы разобрать, и поняла – конечно же, грифоны, в огромных витых гнездах меж кедров, на склонах. Девушка посмотрела на реальное озеро, потом на картинку, и снова – на реальное.
Попадамс вздохнула.
Бедный Альвио просто бредил этими фантастическими животными, от которых не осталось ничего, кроме легенд, барельефов и зарисовки его деда-прадеда. Драконолог настаивал, что звери эти – не плод больного воображения, а реальные существа, которые просто пропали. Когда у Альвио спрашивали, куда, он превращался в рыбку – пытался ответить, но не мог. Не знал.
Никто не знал.
Альвио постоянно уверял Прасфору – даже если животное упомянуто только в легендах, даже если сейчас о нем никто не помнит, даже если оно кажется чересчур фантастическим, значит оно обязательно существовало в действительности, ведь ни одна сказка не появляется на пустом месте. Сознание – драконолог был уверен – на такие фокусы неспособно. Ему обязательно нужен костыль, этакая точка отсчета, образ для подражания, из которого потом может родиться все что угодно – но из пустоты не появится ничего, ведь она, как ни странно, и есть это самое ничего. Магия, говорил Альиво, это уже что-то, а не пустота – поэтому от нее работают механизмы, поэтому можно зажечь магический огонек или, нализавшись Магической Карамели, натворить других дел. Но пустота, даже в рамках воображения, по природе своей не может стать кирпичиком – если только для еще большей пустоты.
Обычно аргументы Альвио разбивались о цельнометаллический контраргумент: от грифонов не осталось ни-че-го. Древние города оставляют после себя руины, вымершие звери – скелеты, но грифоны словно бы испарились. С учетом того, что испариться может только шпана при виде разгневанных родителей – никто другой на такие фокусы больше не способен, – все доводы драконолога с хрустом трескались.
Но, надо признать, с грифонами пейзаж выглядел романтичней.
На тетрадку капнул дождь. Прасфора подняла глаза к небу, на набежавшие тучи – и тут сверху словно вылили ведро с лишней водой.
Ливень рухнул так же стремительно и неожиданно, как падает банка печенья с антресоли в три часа ночи после проделок проголодавшегося ребенка, которому поесть больше ничего не нашлось.
Гром наконец-то догнал молнию. Теперь каждая белая вспышка сопровождалась рокотом, таким сильным, что в ушах звенело.
– Ох нет, – Прасфора на бегу убирала тетрадку Альвио обратно. – Ну вот надо ж именно сейчас…. Где он был, когда горел вагон?
Дождь хлестал так, словно небо стало морем, разом упавшем вниз со всеми камнями, водорослями и рыбами – Попадамс не удивилась бы, если в следующее мгновение ей на голову свалилась бы морская звезда. Звезды на небе, спрятанные за тучами, казалось, тоже смывает.
Девушка бежала по горной тропе, поскальзываясь – дорогу слишком быстро размыло, и каждый поворот мог окончиться неуклюжим падением. Сюда Прасфора дошла за несколько минут, но на обратном пути дорога оказалась бесконечной – впереди, через дождевую ширму уже еле-еле пробивался желтый свет магических фонарей.
Гром подгонял. Молнии приобрели форму острых стрел с блестящими свинцовыми наконечниками. Гроза бушевала прямо над горным Хмельхольмом.
Прасфора выбежала на вокзал – в отличие от домашнего, перрон здесь не был прикрыт навесом, а потому дождь громогласно разбивался о камень, шипя на рельсах. Поезда не было видно, хотя маленькая часть мозга, напоминающая о забытых, но чертовски важных вещах, орала во всю глотку.
На перроне, как привязанная к будке бешеная собака, носился всего один человек, слегка покачиваясь.
– Либо сумасшедший, – подумала Прасфора, прикрывая голову сразу двумя сумками, – либо кто-то из рабочих.
Гром чуть не пробил небо насквозь.
– Эй! – крикнула девушка набегу. – Простите, но когда обратный поезд?
Мужчин, заляпанный сажей, обернулся. Встал, но все равно покачивался.