Снова, как показалось Фюззелю, прогремел далекий, тихий гром – будто бы камень упал в песок. Мысли вернулись к Прасфоре, к грозе, а оттуда, по изощренной логической цепочке, к «Ногам из глины».
Прасфоры некоторое время не будет. Старому (на далее – не старее самого Испражненца) Кельшу точно не до этого, он весь погружен в работу, в свои инновации, и это его дочка и ее дружок всегда вынюхивали, ставили палки в колеса, мешали…
Забавно: если спросить саму Прасфору про палки и колеса, она бы даже не поняла, о чем речь. Но если метафорическая телега Фюззеля тормозила, то обязательно по чьей-то иной вине. Ведь как он – он! – мог стать причиной чего-то нехорошего? Он же без пяти минут император, а все знают, что об императорах плохо говорить нельзя – точнее, можно то оно можно, но никто не гарантирует, что голова не окажется отсеченной от тела, а пара-другая родственников – за решеткой. Все ради профилактики, не более.
Глазки Фюззеля – такие-же ядовито зеленые, словно заплесневелый малахит – вновь радостно загорелись. Нужно было действовать, но как же не хотелось делать это самому…
Идея влетела в голову свистящей стрелой. Задергавшись, как перепившая кофе перед кукольным представлением марионетка, господин Фюззель схватил бумагу, карандаш и начал писать, только потом вспомнив, что надо включить свет.
Закончив, быстро побежал вниз – спустился по скрипучей лестнице, нащупал дверь в подвал, только потом вспомнил, что и тут можно включить свет. Преодолел еще одну лесенку, поменьше. В подвале свет включать не пришлось, он уже горел. А еще раздавались голоса, смех и рыгание.
– Ну что же, – просипел один из голосов. – За нас!
Глиняные кружки ударились друг о друга. Пили люди тоже громко, смачно, причмокивая – ни в чем себе не отказывали.
– Хватит квасить, – нахмурился Фюззель, положив руку на стол и чуть не скинув тарелку с закусками. – Раз уж я разрешаю вам ошиваться тут, то поработайте уже наконец. А не то выкину вас…
– Да не вопрос, не кипятитесь вы так, – ухмыльнулся один. – Что делать надо? Кому подрезаем крылышки на этот раз?
– Крылышки в этот раз подрезаю я, – даже улыбка Испражненца отдавала тухлым жиром. – А вы… поработайте наконец. Устраним все потенциально опасные элементы, теперь уж наверняка. Итак, завтра утром…
Фюззель улыбался, покидая погреб-подвал и возвращаясь в кабинет. При назревавшем раскладе и слухи – этакий мешочек бобов на случай, если стебель до неба не вырастет по другой причине – могут не понадобиться.
Колбы и ампулы испуганно звенели, мерцая матовой радугой сотни разных цветов – каждый момент мог стать для них последним, потому что Барбарио двигался дергано, рвано, словно суставы заржавели, но кто-то включил их на полную скорость, и они пытались беспомощно брыкаться.
Задачу усложняло то, что делал алхимик все это одной рукой – второй он ел. Забежал на кухню, забрал мяса с картофелем и отнес к себе наверх. На лице Инкубуса блаженство смешивалось с нервным тиком, ведь алхимик забыл, совсем забыл… теперь приходилось работать и есть одновременно.
Барбарио с проворностью мартышки подхватил очередную ампулу и спас ее от трагического разбиения.
Отправив в рот еще одну ложку с картофелем и на секунду достигнув просветления – такой способности позавидовал бы любой дряхлый монах, – алхимик, все еще орудуя одной рукой, отсыпал в колбочки красной, мерцающей в свете ламп рубиновой пудры. Жидкость зашипела и изменила цвет.
Конечно он, дурак – думал Барбарио, – со всеми этими кладками и драконихами совсем забыл, что нужно наделать рубиновых смесей сегодня (ложка с картофелем умело отправилась в рот), конечно, они снова нужны в неимоверном количестве (еще одна ложка отправилась в рот), конечно, он вспомнил об этом в последний момент (снова – ложка) и, конечно, еще можно успеть – впритык, но успеть…
Алхимик пошарил ложкой в горшочке – тот оказался пуст. Тяжело вздохнув, Инкубус, сладостно вспоминая недавнюю трапезу, освободил вторую руку и тоже подключил ее к делам алхимическим. Рубиновая жидкость стала разливаться быстрее, а колбы перестали звенеть панически. Теперь им ничего не угрожало – ну, по крайней мере, угроза падения сводилась почти к нулю.