Именно в этот момент – словно почуяв – мимо, как стадо разъяренных носорогов, пронесся Барбарио. Алхимик так разогнался, что убежал слишком далеко. Пришлось тормозить и возвращаться обратно.
– Я, я, я… – запыхавшись, пытался начать фразу Инкубус.
– Опоздал, – помог Кэйзер.
– На пару минут, – добавил Хюгге.
– Но опоздал, – мэр дал понять, что тема не обсуждается – словно стальной люк захлопнул.
– Да-да-да, но я поел такой вкусной картошки… – поймав непонимающие взгляды собеседников, алхимик встрепенулся. – В смысле, наалхимичил все жидкости, которые нужно было.
Барбарио довольно похлопал себя по поясу, к которому привязал два пузатых пузырька с красной жидкостью. Кстати, ни один другой алхимик не сказал бы «наалхимичил» – уж слишком с гордо поднятыми головами они обычно шагали, да вот только Инкубус относился к своему занятию, как к простому, но полезному дурачеству. Примерно с таким же чувством дети собирают замок из кубиков или варят кашу из песка с водой – занимаются ерундой, но, с их точки зрения, очень полезной. Барбарио же делал весьма полезные вещи, но, с его точки зрения, абсолютно ерундовые.
Алхимик переключился на Хюгге и протараторил:
– Так и знал, что ты сюда заявишься. Весь день только о тебе и говорю! – Инкубус резко переменился в лице и ткнул пальцем на подбородок Попадамса. – Стоп, погоди-ка… А что ты сделал со своей бородой?! М-да, она и обычная, ты прости и все такое, выглядела так себе, но теперь это просто… сад из одного цветка!
– Я очень быстро брился, чтобы успеть. К тому же, ко мне приезжала племянница… Нестабильность, я думал, приедет брат – потому что сейчас Прасфоре здесь лучше не расхаживать…
Алхимик почесал длинную черную бороду – та зашуршала, как гора осенних листьев – и повернулся к Кэйзеру.
– Ну что, прямо здесь?
Мэр кивнул, попытавшись разжать механическую руку. Та не поддалась.
Барбарио, заметив это, цокнул, отцепил пузырек от пояса и отдал Кэйзеру. Мэр откупорил сосуд, выпил содержимое, сморщился, как от самой противной на свете микстуры, и попытался еще раз разжать руку – та двигалась с завидной легкостью.
– Рубиновая крошка, – как учитель, объяснил алхимик Хюгге. – Считай, что этот раствор на время делает тело одним большим магическим проводником – вот как рубины в головах у големов. И потоки магии позволяют механизму работать. Но это просто… эээ… форс-мажор.
Кэйзер пошарил в кармане мундира и достал оттуда небольшой рубин, вставив в грудь голему. Остальные – на руках, ногах и вместо глаз – уже были установлены, хотя из поломанных големов их всегда вынимали – словно бы совершая эвтаназию, милосердно не давая начать шевелиться вновь.
Мэр же решил вернуть жизнь – все равно, что поднять мертвеца из могилы, не спросив на то разрешение. А он, может быть, специально прыгнул со скалы, попрощавшись с жестоким миром. А теперь вот – опять!
Барбарио подлили рубиновой жидкости в механическую руку истукана.
Кэйзер щелкнул пальцами. Голем, наработавший и еще мгновение назад мертвый, зашевелился вновь. Пальцы на механической руке сжались и разжались – глиняный гигант отпрянул от стены.
Мэр щелкнул пальцами вновь.
– Достаточно, – объявил он.
– Впечатляет, – кивнул Хюгге. – Но ради чего, Кэйзер. Ради чего…
Почуяв, что мэр снова собирается разойтись и запеть свою песню, Барбарио резко замахал руками – как страдающий от ожирения пингвин, пытавшийся взлететь – и объявил:
– О, ты еще не видел гвоздь программы! Кстати, Кэйзер, големов уже давно привезли – и даже больше, чем рассчитывали.
Мэр улыбнулся.
– Значит, теперь самое время убить дракониху.
– Ага, – занервничал алхимик.
– И чего мы ждем?
– Ну, если честно, то тебя, конечно же… Но если это был риторический вопрос – то считай, что я промолчал.
Барбарио и правда умел действовать на нервы.
Прасфора вылезла из импровизированного укрытия, только когда шаги стихли и угасли в конце коридора.
– Нестабильность… они что, собрались убивать дракона?! Просто так?! Альвио бы…
Девушка пожалела, что друга не было рядом – может, хоть он смог бы успокоить, рассказав, что дракона просто так не убить, это занятие долгое и слишком сложное. Но Прасфора просто знала, что под натиском мэра сломается любой орешек, даже драгоценный – особенно после того, как посмотрела на перроне в глаза Кэйзера.
Она давно так не злилась, как теперь. Но только – ругала Прасфора себя – смысл злиться, когда ты все равно ничего не сможешь сделать?
Теперь вопросов к дяде появилось еще больше, потому что… в общем, потому что с мэром Хмельхольма дела обстояли весьма странно. Вроде бы он не вызывал поводов для беспокойства, не проводил дни напролет упиваясь вином в окружении обнаженных дам, не вводил комендантские часы и не устраивал массовые гонения с геноцидом, но горожане все равно чувствовали его власть, которую он держит на привязи, словно бы сохраняя до определенного момента – она окружала его невидимой, но осязаемой железной аурой. Сразу становилось ясно – с мэром лучше не спорить, без всяких на то объяснений причин. Просто – не надо, не тот это человек.