Впереди ждали ответы. Ей было интересно – настолько, что интерес буквально из ушей лез. Но глубоко внутри – в свинцовом цеху комплексов и жестких предустановок – складывалась привычная для Прасфоры мысль: «Кто я такая, чтобы вообще этим интересоваться? Я – это просто я, обычная… Прасфора. Ни больше, ни меньше».
Обычно Прасфора шагала через себя – как охотник, сам же усеявший всю поляну капканами, и теперь пытающийся перебраться на другой ее конец. Шаги давались тяжело, со скрежетом трущихся друг о друга валунов, но приближали, потихоньку, к цели – даже если цель эта, вроде как, не входила в компетенции Попадамс. «Я просто я», – вновь думала в таких случаях она.
Сейчас же нутро как-то само перешагнуло через себя, даже этого не заметив.
– Я ведь спасалась от преследования, – оправдалась Прасфора перед собой же. – А тут не висит табличек «вход воспрещен». Тем более, я не виновата, что поезда не будет до утра – давно бы уже уехала домой.
Прасфора шагнула на платформу лифта, нащупав тетрадь Альвио – хорошо, что она не выпала по дороге. Огромный карман безумно теплого шерстяного свитера оказался отличным хранилищем, почти что бездонным – чуть-чуть не дотягивал.
Девушка долго думала, куда дернуть рычаг – вверх или вниз, и только когда положила на него руку, заметила, что этот лифт-платформа может только спускаться.
– Ну что же, наверняка, там есть, на чем подниматься – как-то же люди оттуда выбираются.
Прасфора дернула рычаг. Невидимые магические потоки – которые, если прикрыть глаза и вообразить их на мгновение, стали бы фиолетовыми – завихрились, запуская шестеренки. Прасфора спускалась в темноту.
На поверку, темнота оказалась не такой уж темной и далеко не беззвучной – молотки, механизмы и металл гремели здесь так, что мозги подпрыгивали в черепной коробке.
Попадамс спустилась в цех.
Это, похоже, снова оказалась метафорическая яма с шипами – здесь чинили големов.
Прасфора знала, что големов создают именно здесь, в горном Хмельхольме – обжигают их глиняные тела, устанавливают рубины по схемам, оставленным Анимусом, а потом развозят по остальным семи городам. Попадамс слышала об огромных печах с бушующим внутри красным пламенем, где големы приобретают форму – рассказы будоражили воображение, но то, что девушка видела сейчас, будоражило его куда больше.
Раскаленный метал приобретал форму, детали протезов лежали на двигающихся конвейерных лентах, толкаемых работающими на магии шестеренками. В некоторых частях цеха стояли сами големы – поломанные и покореженные, – которым устанавливали, припаивали бронзовые протезы податливым металлом и мягкой глиной.
Прасфора стояла здесь совсем немного, но уже успела вспотеть.
Потом увидела те самые печи горного Хмельхольма. Точнее, всего одну печь, но ее более чем хватало.
Огромная, в несколько ярусов до потолка, она извергала такое обжигающее пламя, что, казалось, иссушала людей изнутри, выпаривала всю влагу – ощущение пустыни, сухой и колючей, здесь достигло своего апогея. Языки рыжего пламени облизывались, игрались словно кудрями в потоке сильного ветра во рту огромной печи. Любой огонь можно было усилить с помощью магии, пустив потоки, пронизывающие все сущее, в пламя. Прасфора даже представить не могла, сколько нитей магии использовали здесь. Волшебники даже спички и конфорки магией усиливали, – почему нет, раз есть такая возможность? – а тут можно даже не гадать, что голодное печное марево питается всем, чем только можно. Само по себе магическое пламя сине-фиолетового цвета никогда не обжигало, но прекрасно светило, вот и приходилось ухищряться, чтобы «огню а-ля классик» (как шутил Альвио) придавать мощи.
Когда побочно-гипнотический эффект завораживающей печи ослаб, Прасфора поняла, что она стоит, как истукан, обливаясь потом, и хлопает глазами. Все это на виду рабочих. Так что она уверенно – как могла – зашагала вперед, зная, что движение привлечет не так много лишнего внимания.
Прасфора совершенно не хотела казаться угрозой. Она вообще ничем никому не хотела казаться – ей достаточно было быть просто Прасфорой. Обычной собой, которая слишком… ну, слишком уж Прасфора, чтобы лезть в чужие дела и что-то предпринимать. Где, скажите на милость, все остальные люди, и где она? Правильно, они – каждый из них – там, наверху, а она, Прасфора Попадмс, в самом низу, под ней – только зияющая своим соблазнительным шепотом пустота.
Девушку это не расстраивало, потому что с ее точки зрения было чистой правдой. Кто она такая? Правильно, обычная Прасфора. А обычным Прасфорам положено быть самыми неважными из всех людей.