Поэтому Попадамс стали посещать странные мысли: может, в простой формуле стоит заменить «кто-то» на «что-то»? Это, конечно, маловероятно, но кто (или что?) его знает…
В темноте Прасфору стали одолевать те эмоции, о которых она раньше не знала. Точнее, ладно, знала, конечно, и отдавала себе в этом отчет, но просто не хотела принимать, отодвигая на самые пыльные полки в голове – как нелюбимые игрушки, о которых не хочешь вспоминать, но знаешь, куда их убрал, и если нужно будет, всегда сможешь продать на барахолке. Страхи, эмоции, сомнения и тонкие иголочки-коготки злости, до этого знавшей свое место, а теперь разгулявшиеся, ползли все ближе и ближе к голове Прасфоры.
Девушка никогда не давала им волю, не поваляла занять вакантное место в сознании, держала себя в узде, ограничивала – как и во многих других вещах – просто ради того, чтобы блокировка, поставленная ей же, не слетела. Сломайся предохранитель, и оружие выстрелит в самый неожиданный момент. А Прасфора не могла себе такого позволить – ни на секунду.
Проблема в том, что для Попадамс практически все было смертельно опасным выстрелом – даже то, что и мухи-то ранить не могло.
Едкая шутка, сказанная вскользь, без злого умысла, в любом контексте казалась Прасфоре осколочным взрывом – хотя для большинства собеседников оставалась либо легким уколом, либо приятным напоминанием, что шутить разрешается.
Поговорить было не с кем. Девушка шла, купаясь в бушующем океане собственных мыслей, большая часть которых звучала примерно так: «почему же я такая неуклюжая», «да как меня угораздило», «я такая некрасивая и никак не возьму себя в руки», «наверное, я слишком резка была с дядей и с теми детьми в городе», «почему я никак не доберусь до мечты? Слишком плохо стараюсь, видимо», «ни один человек в здравом уме не боится кухни, а я, дура, боюсь» и прочая, и прочая…
Но Прасфора шла – другие бы уже давно сели и разочаровались в себе. И буквально, и фигурально.
В темноте что-то бликнуло. Попадамс остановилась и пригляделась – вскоре девушка поняла, что ничего на самом деле не бликало. Впереди просто лежало нечто белоснежное на фоне мрака, так что мозг воспринял это за вспышку.
Прасфора пошла к этому непонятному объедку изображения, как мотылек на лампочку. На мгновение девушке пришлось отпустить каменные своды. Из-за непроглядной темноты Прасфоре показалось, что она не стоит, а парит, и там, точнее, везде, абсолютно везде – глубокая пропасть, сжимающаяся со всех сторон.
От греха подальше, Попадамс встала на четвереньки. Ощущение земли и равновесия вернулись. Прасфора кое-как доползла до бельма в темноте – будто бы какого алхимического отбеливателя – и коснулась его.
Оно было холодным и гладким. Глаза девушки наконец-то включили режим ночного видения – и тогда она им просто не поверила, решив проверить наощупь еще раз. Да, конечно, гладкое, белое, холодное – вот выпирающая макушка, вот пустые глазницы, а вот… клюв.
Девушка чуть не достала тетрадку Альвио, правда вовремя вспомнила, что все равно ничего сейчас там не увидит. Но сомнений больше не осталось. Как бы фантастически это не звучало…
Перед Прасфорой лежал череп грифона.
На Альвио смотрели так, будто бы он только что одной рукой остановил поезд на полном ходу. Взгляды искрились удивлением, предосторожностью и непониманием. Хотя, вернее будет сказать, что на Альвио смотрели как на пещерного человека, резко, словно от звона колокола над самым ухом, пробудившегося ото сна.
И драконолог действительно мог навести на разные мысли. Сранья, когда дыхание утра уже успело согреть по-осеннему морозный и острый воздух, щекочущий и обжигающий ноздри, Альвио шел по городу с красными, слипающимся глазами. Скорее, он даже тащился – шатался из стороны в сторону, но общую траекторию сохранял. Потрепанные волосы вылезали из-под чудаковатой шапки, ни то остроконечной, ни то – прямо как у стереотипного художника (многие в шутку звали ее тупоконечной). Очки съехали набок, а шарф, завязанный как попало, стал таким самостоятельным, что готов был задушить хозяина – этакая красная шерстяная змея вокруг шеи.
Альиво на голову свалилось уже несколько багряных листов, но драконолог даже не хотел тратить лишних сил, чтобы их смахивать. Черепичные крыши ползли мимо с привычной скоростью, но в голове Альвио они казались немного не такими, как обычно. Чутка… эээ… раздвоенными.
– Во дела, – подумал драконолог. Обычно ноги шли по городу на автомате, но сейчас приходилось задумываться, куда повернуть, чтобы прийти к «Ногам из глины». – Так, понятно все. Сначала – крепкий чай, потом – все остальное.