Барбарио покосился на кладку драконьих яиц.
Большие, шипастые, с металлическим блеском, они, казалось, укоризненно глядели на алхимика. Тому даже смешно было, что он пытается спрятать взгляд от обычных яиц. Вот Инкубус и поднял глаза, чтобы отвлечься – увидел как раз, как замахивается киркой Кейзер.
С металлическим хрустом яйцо треснуло, изрыгнув содержимое прямо на мэра Хмельхольма.
Кэйзер вытер вязкий желток – или белок, поди разбери, – с запачканного и местами порванного мундира.
– Я все еще не понимаю, зачем мы делаем это вручную, – пробубнил алхимик, отходя подальше от шипастых яиц, поближе к Кэйзеру. Хотя, с этим возникали проблемы. В кладке плотность яиц была такой, что даже воздуху, казалось, становилось тесно. Хотя бы своды пещеры, подумал алхимик, ими не усеяны. Это было бы, во-первых, жутко, а во-вторых – ужасно долго, раз они собирались избавиться от абсолютно всех яиц.
Мэр щелкнул механической рукой, опустил кирку и ответил Барбарио, по привычке, почти монотонно:
– Включай голову, Барбарио. У нас нет другого варианта. Твои алхимические химикаты им ничего не сделают, – словно в подтверждение слов, мэр постучал по оболочке целого золотисто-бордового яйца. Оно отозвалось металлическим звоном.
Вокруг клокотали кирки – работали алхимик и мэр не вдвоем, – и при каждом ударе Инкубус вздрагивал. Вот и сейчас, вновь чуть не подпрыгнув на месте, он затеребил бороду.
– И сдалось нам избавляться ото всех этих яиц? Ну, оставили бы их в покое…
– Нет, – Кэйзер вернулся к работе. В желтом свете переносных магических ламп сверкнула кирка, яйцо треснуло, вновь плюнув содержимым на мэра. – Мы не можем позволить себе оставить здесь хоть что-либо – это всегда шанс… того, что планы могут пойти не так. А сейчас, Барбарио, они ни в коем случае не должны идти не так. Знаешь, говорят, к тому же, у этих тварей отличная генетическая память. Не хочу проверять. Думаю, ты тоже не горишь желанием.
У Инкубуса звучно заурчало в животе. Чтобы хоть как-то заглушить это, алхимик, не подумав, выпалил:
– Вот знаешь, твой дед… – и тут же чуть ли ни до крови прикусил язык, осознав, что ляпнул лишнего.
Кэйзер замер.
– Не надо, Барбарио… не надо… – механическая рука с такой силой сжалась на ручке кирки, что чуть не изогнула ее.
– Хорошо-хорошо, прости-прости! Работаем, работаем… – алхимик нервно потянулся к своей кирке. – Слушай, а мы так и будем работать вдвоем? Ну, я не про остальных. Ты понимаешь, о чем. Никто третий к нам не присоединится? Ну, хотя бы сейчас, как ты там сказал, на финишной прямой.
– Он болеет, – еще одно яйцо треснуло под ударом мэра.
– Ну да, конечно, болеет… – вокруг последнего слова Барбарио, с трудом поднимающий кирку, максимально непрозрачно нарисовал голосом кавычки.
Все же, алхимик замахнулся – правда слишком слабо, так что по яйцу пошла лишь легкая трещина. Инкубус, все еще до жути голодный и представляющий натюрморт перед глазами, полез в один из сотни тысяч карманов одеяния, достал пузырек и кинул в непокорное яйцо. Не рассчитал количество алхимического вещества и от взрыва отлетел в сторону, не слишком далеко, зато прямо в уже разбитые яйца. Приподнявшись на локтях, Барбарио сплюнул – яйцо осталось нетронутым, только трещина увеличилась.
И тут Кэйзер со всей дури расколол его.
– Я ведь говорил, – вздохнул мэр. – Не поможет.
– Я решил проверить наверняка, – алхимик кое-как встал. – Ты же в курсе, что твой мундир… ну, как так помягче сказать… теперь надо выкинуть, а лучше вообще сжечь?
Мэр Хмельхольма взглянул на извазюканного в вязком содержимом яиц Инкубуса. Улыбнулся вечно холодной – даже по морозному колющей – улыбкой, но ничего не ответил. Посчитал, что алхимик сам догадается. К тому же, времени у них оставалось не так много…
В глубине, под сводами той же подземной пещеры, раздался приглушенный рык.
И вот тут Кэйзер опять улыбнулся.
Потоки магии со свойственной им проворностью рассекали реальность, проносясь нитями, сплетаясь в динамическую паутину. Если бы можно было увидеть их наяву, то Хмельхольм – как и любое другое место – оказался бы испещрен фиолетово-голубыми лучами, тянущимися горячей карамелью.
Откуда взялся мир? Вопрос, который многие века будоражит умы ученых, служителей церкви, фанатиков, философов, сектантов и тех, кто просто долго не может заснуть по ночам – очевидного ответа, конечно, обычно не находится. Но в виде исключения, можно позволить себе восстановить картину практически со стопроцентной достоверностью. Все было примерно так…
Мир родился из Стабильности и Нестабильности, без лишних деталей. Две эти, ну, положим, субстанции, поныне составляют магию, время и материю в разных пропорциях: в магии где-то 70% Нестабильности, 30% – Стабильности, во времени – ровно наоборот, а в пространстве и того, и другого поровну. Ясное дело, что чем больше Нестабильности, тем проще субстанцию изменять. Материальную вазу можно разбить, приложив определенное усилие, но сама она просто так на куски не разобьется, не расплавится в воздухе. Магия же постоянно течет, меняется, ее очень легко использовать… для работы фонарей, големов, для опытов, для усиления пламени, для вращения шестеренок. Это самый упругий строительный, пусть и незримый, материал. Проблема лишь в том – к горю любителей всего эффектного, – что никаких вам огненных шаров, превращений в жаб и прочей «волшебной магии» не получается, слишком уж это дело нестабильно.