Теперь сожалел, что ничего не читал из грачевских писаний, особенно его книги о Геннадии Шичко, о чудодейственном методе избавления людей от вековечного порока пьянства.
Грачев принес ему в комнату стопку книг:
— Вот… читайте.
Рассказал эпизод, случившийся у него с маститым писателем в Москве. Назвал фамилию.
— Вы должны его знать.
— Как не знать! Встречался много раз.
— Так вот… Звонит он однажды, говорит: «Прочитал ваш очерк о Шичко «Тайны трезвого человека». Хотел бы поехать к нему. Он всех принимает?» Ну, меня словно черт за язык дернул. «Нет, не всех, — говорю. — Его метод воспринимают люди интеллектуальные, мыслящие». — «А как он определяет, мыслящий перед ним или олух безмозглый?» — «А он на лицо смотрит. Лицо, оно обо всем скажет». Ну а, вы сами знаете, лицо у него словно топором вырублено. Он, видимо, намек услышал: проворчал что–то и бросил трубку. А через месяц или два его супруга звонит мне: что уж вы такое магическое сказали мужу — он после разговора с вами в рот рюмки не берет. Так что, как видите, я тоже могу отрезвлять.
Грачев засмеялся, а Свирелин брови сдвинул к переносице; он, очевидно, подумал: мне бы так… после одного разговора…
Вынул из стопки небольшую книжицу вдовы недавно умершего Геннадия Шичко, Люции Павловны: «Слово есть Бог». Сунул ее в карман и сказал:
— Пойду в парк. Читать буду.
Нина Ивановна тем временем приоделась, навела марафет и зашла к мужчинам:
— А я в город. И скоро меня не ждите. Буду знакомиться… с делами.
Из квартиры они со Свирелиным выходили вместе.
— Может, проводить вас? — сказал Свирелин.
— Нет–нет, вы приступайте к своим делам, а я буду приступать к работе.
Подумав, добавила:
— Вы ведь знаете: к работе я отношусь серьезно.
— Как не знать, — буркнул Свирелин. — Очень даже хорошо знаю.
И они разошлись по своим маршрутам.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Нина Ивановна без труда нашла на Литейном проспекте дом с позолоченной вывеской «Банк Strit Boul». Глухая дверь и никакого подъезда, никакого указания на движение людей. Захватила пальцами висевшее над вывеской массивное медное кольцо и, как наказывал Вася Трахтенберг, ударила три раза. Ожидала минуту, две… Тишина. Она повторила удары. И снова тишина. Отступила на шаг, осмотрела дом — небольшой, трехэтажный особняк.
Не знала, что ее внимательно разглядывают во встроенный над дверью оптический прибор, изучают. И когда она уже хотела уходить, дверь стремительно распахнулась:
— Вы к нам?
— Да.
— Представьтесь, пожалуйста.
Нина назвала себя, и ее пропустили.
Показали на дверь, вписанную заподлицо в стену; виднелась одна костяная ручка.
За столом, уставленным телефонами, компьютерами и множеством каких–то электронных приборов, сидел худосочный с длинной шеей и слабой грудью дядя непонятного возраста. Нину поразили его глаза: они были очень большие, широко открыты и на белых выпуклых полях, независимо друг от друга, плавали маленькие, черные как ночь, окружья. Как раз в это время в России с подобными рачьими глазами был министр иностранных дел; он вот так же бессмысленно таращил на всех белки и походил на существо, упавшее с другой планеты; или могло показаться, что он сильно кого–то боялся.
С первых же его слов Нина поняла, что умом Сократа этот дядя не обладал.
— Вас как зовут? — спросил он.
— Нина Ивановна.
— Хорошо. Вася Трахтенберг нам звонил и тоже говорил, что вас зовут Нина Ивановна. А еще он говорил, вы все знаете и можете сказать, где и за что нас могут зацепить. У нас тоже есть такой человек — Сергей Качалин, но у него мозги пошатнулись, и он запутался в цифрах: ничего не может сказать, а только делает страшное лицо и нас пугает.
Нину забавлял ее новый начальник; она не сразу могла заключить, серьезно он с ней говорит или у него манера такая прибавлять некоторую театральность в свою речь; и так же нелегко было уловить природу его акцента — кавказский ли он человек, или еврей, но евреи лишь старые и местечковые так говорят, а современные уже давно говорят, как все нормальные люди; этот же еще не старый и живет в Петербурге — откуда же у него такой стиль и такая манера выражаться?