Вот почему он редко выезжал из дома и уж совсем не выходил.
Уехал бы подальше из проклятой России, но держали его недооформленные сделки, всякие шероховатости при выписке документов, многочисленные «хвосты», которые он бы хотел убрать и подчистить. Для этих подчисток он создал контору с респектабельным названием. А теперь вот выписал из Москвы специалиста экстра–класса по бухгалтерскому учету.
Наконец, в Москве он держит своего представителя Васю Трахтенберга и оплачивает целый батальон прожорливых чиновников.
Вот почему магнат Сапфир теперь все больше находился дома и — лежал. Лежал он всегда. Если не ел и не прогуливался по комнатам, то — лежал. И в разговорах иногда приводил высказывание американского автомобильного короля Форда: если у меня есть возможность сидеть, а не стоять, я сижу; если можно лежать, а не сидеть — лежу. Или еще ему нравился образ жизни Уинстона Черчилля, который дважды на день прикладывался к подушке и даже министров принимал лежа.
О Черчилле любил рассказывать — то ли слышал где–то, то ли читал, — что тот долго жил и, если бы не упал в ванной и не сломал два ребра, прожил бы больше своих девяноста лет.
В молодости Сеня Сапфир не любил хирурга Углова, якобы за то, что тот не принял его, выпускника медицинского института, в свою клинику. И будто бы сказал даже: «У него руки как крюки, он не сможет оперировать». Руки у него, действительно не задались: пальцы толстые и короткие, но на крюки совсем не похожи. Такой хулы он простить Углову не мог. «Антисемит!» — клеймил его одним словом. И люто ненавидел, как всех антисемитов. Но вот теперь жадно ловил каждую информацию об Углове. Девяносто четыре года, а он до сих пор оперирует! Пример Углова ему говорил: жить можно долго! И не только жить, но и работать.
Сапфир надеялся на долголетие. И не потому, что так уж сильно любил жизнь. Нет, он панически боялся смерти и хотел бы ее отодвинуть подальше.
Беспокоил Сапфира лишний вес. Нельзя сказать, что Сеня был толстым. И живота уж слишком большого у него не замечалось. Разглядывая себя в зеркало, удивлялся, как это природа не дала ему никаких затейливых линий. Его как бы неумелый плотник обтесал: левый бок ровный, правый тоже ровный, а вот место ниже спины не обозначил. И ноги у него толстоваты и коротковаты. И выходило, что садился он на край спины, и если кресло было высоким, ноги на пол не спускались, а торчали по сторонам, как у ребенка. Он потому, попадая в чужие дома, искал сиденье низкое и опускался на краешек, — так, чтобы ногами до пола доставать.
А думы о смерти появлялись каждый раз, когда случались серьезные осложнения, главным образом, финансовые. Вот сейчас настала полоса сплошных неприятностей. Кому–то вздумалось копать все коммерческие операции, которые совершались в пору правления Петербургом Субчика. Началось следствие. Попервости оно едва подвигалось: следователи — свои люди! — но из Москвы пришел какой–то сигнал, и дела закрутились. А тут еще Субчик улепетнул в Париж, якобы для лечения, и следствие пошло еще быстрее.
Сапфир повис на телефоне. Говорил он с Шахтом, хотя и считал его круглым идиотом, — больше говорить было не с кем.
В тот день, когда Нина пришла в дом на Литейном, Шахт ему позвонил:
— Птичка из Москвы прилетела. Что ей сказать?
— Пусть она сделает так, чтобы теплоходов не было.
— Но они были.
— Были, да, но они уплыли. И куда уплыли — пусть ищут. И кто их купил, а потом продал — тоже пусть ищут. А если найдут, то сделайте так, что они уже были сильно старые. Старше на десять–пятнадцать лет, и тогда уже их можно продавать на металлолом.
— Но это будет подделка документов — московская птичка на это не пойдет.
— А для чего деньги? Махни перед носом пачкой купюр, и она пойдет. Не клюнет на деньги — засунем в тюрьму папашу. Сорвется с этого крючка — пригрози стволами. У тебя есть опыт, ты можешь все.
Сапфир положил трубку, а Шахт знал, что магнат устал и вот сейчас завалится на диван. Он будет смотреть в потолок и думать. С бегством Субчика во Францию думать приходится о многом. Но теплоходы — особо грязная операция. Делалась она в спешке, и тут нагорожено много глупостей.
С теплохода «Сергей Есенин» начинался магнат Сапфир. Впрочем, если быть точным, то начинался он с семейного детского сада. Сеня этот эпизод в своей жизни вспоминает часто, но чтобы рассказать кому об этом — ни–ни! Даже самая смелая фантазия не могла бы вообразить такой легкости, с какой Сеня Сапфир, рядовой врач скорой помощи, стал превращаться в магната. Это было в самом начале царствования Субчика. Ему позвонил приятель и сказал: «Иди в Промбанк, и тебе дадут миллион». Шутка показалась нелепостью, и он положил трубку. Но приятель позвонил снова: «Не будь идиотом — иди в Промбанк. Там напишешь коротенькую бумагу, например, что ты хочешь у себя на квартире завести детский сад и под это просишь миллион. И тебе дадут. Наши ребята многие пошли, и им всем дали. Они теперь миллионеры». Сапфир спросил: «А надо ли будет отдавать деньги?» — «Не надо! И детсад заводить тоже не надо. Скажешь, что ты обанкротился, и миллион спишут. Рублики переведешь в доллары, отвезешь их в швейцарский банк и все будет шито–крыто». Сеня так и сделал. И уже через неделю жил на берегу Женевского озера, грел на песочке свои телеса. Потом он вернулся в Питер, и ему предложили купить пассажирский теплоход «Сергей Есенин». Он купил его за сто тысяч долларов, а продал…