— Это вы — знаменитый создатель новой секты православной церкви отец Иннокентий?
Иннокентий пытливо осмотрел его. Но вид у пожилого мужа науки был такой кроткий, а седые волосы так безукоризненно причесаны, что Иннокентий успокоился и любезно ответил:
— Да, господин, это я Только основатель не секты, а молдавской церкви — иеромонах Иннокентий. А вы кто будете, простите за вопрос?
— Вы правы… вы правы. Ворваться в келью занятого делами церкви монаха и спрашивать, кто он, может только тот, кто не стыдится своего имени. Я профессор этнографии Смеречинский, а это мой коллега — профессор истории господин Егоров. Это наши два ассистента, а это, —
он указал рукой на представительного человека с широкой рыжей бородой и такими же рыжими волосами, — это наш носильщик и камердинер Степан Луценко.
Степан Луценко повернулся на свое имя и подставил левое ухо.
— Что говорите?
— Он у нас на одно ухо глухой, — объяснил профессор Смеречинский. — Ничего, ничего, Степан, — громче ответил ему профессор. — Это мы так, рекомендуемся святому отцу.
Степан снова стал у двери и одним глазом уставился на Иннокентия. Второй глаз был закрыт черной повязкой, и от этого лицо его казалось звериным. Иннокентий любезно выслушал профессора Смеречинского и предложил раздеться и перекусить.
— Весьма благодарен. Но вы уж позвольте не нарушать нашего обычая и оставить при себе нашего камердинера. Он у нас на правах товарища, заслуженный человек, на войне глаз и ухо потерял.
Иннокентий еще раз предложил раздеться. Он распорядился накрыть стол, а затем начал расспрашивать гостей, что слышно в Одессе насчет нового правительства, как будут жить без царя. На эти вопросы профессор Смеречинский махнул рукой.
— Отче Иннокентий, не трогайте нас с политикой. Мы, люди науки, мало понимаем в этих делах, и они нас не касаются. Лучше вы нам расскажите о себе, чтобы мы недолго отвлекали ваше внимание, а сегодня же и уехали.
Иннокентий запротестовал, услышав эти слова, и с искренним гостеприимством ответил:
— Э-э-э, нет, пан профессор, нет! От нас так быстро не выберетесь. Мы не любим скоро отпускать гостей. А особенно таких важных ученых. Простите нас, но мы вас заставим погостить и познакомиться с нами, чтобы вы там, в своем ученом обществе, если и станете рассказывать, так чтоб уж рассказывали правду. Да, кстати, ни сегодня, ни завтра я вам ничего не расскажу, потому что у нас большой праздник… Только после праздника.
Профессор и его компания согласились и подсели к столу. Иннокентий налил им по стакану вина. Профессор Смеречинский вежливо попросил разрешения послушать службу. Поколебавшись, Иннокентий согласился пустить его одного. Они оделись и вышли с профессором во двор. Там он подозвал к себе брата Семеона.
— Химу посади над люком, пусть послушает, о чем они будут говорить. Слышал? В случае чего — передашь мне.
Они спустились в подземную церковь «рая». Профессор Смеречинский почувствовал себя неспокойно в этом лабиринте коридоров, но переборол страх. Чем дальше они двигались, тем неувереннее чувствовал он себя. Наконец они спустились в подземную церковь, и профессор Смеречинский остолбенел, глядя на массу людей, что покорно молилась. Он не осмеливался о чем-то спрашивать Иннокентия, а встал в стороне и простоял всю службу. Господин профессор мог воочию убедиться, как глубоко одурманены эти забитые люди. На их лицах были словно написаны тупость и покорность. Каждый старательно бил поклоны перед Иннокентием. И что больше всего поразило профессора — это портреты Иннокентия, изображенного с шестью крыльями и с мечом в руке, которые висели на каждой стене и занимали всю ее от пола до потолка.
— Братья мои! Сегодня мы собрались, чтобы помолиться святому Феодосию. А завтра мы исполнимся благодати божьей. Вы погрязаете в грехах, вы утопаете в скверне, гаснет вера в единого бога и святого духа — Иннокентия. Господь велит мне испытать завтра вашу веру и крестить вас, чтобы восприняли вы благодать мою. И только крещеные войдут в рай, мною основанный, туда я поведу вас этой же весной, когда стану господарем всей Молдавии. Готовьтесь, братья мои. Готовьтесь к великому таинству божьему, и со смиренным сердцем пусть каждый придет ко мне креститься, как ходил сын божий к Иоанну Крестителю в пустыню. Аминь! — закончил он короткую проповедь.
Иннокентий сам себе не решался сказать, что он намеревается осуществить завтра. Он не осмеливался признаться самому себе в своих страшных замыслах, чтобы не выдать их, не изменить решения, укрытого глубоко в его сердце. Торопливо переоделся и вышел к профессору. Осведомился, не затянул ли службу. Но профессор был очень заинтересован и ничуть не устал, а мог бы простоять еще одну такую службу. Только он никак не мог понять, о каком крещении шла речь. Он немного понимал молдавский язык, схватил главное, но не знал, о каком крещении…
Иннокентия это несколько обеспокоило. Он торопливо ответил, что так велит закон его веры, что завтра должны быть крещены те люди, которые хотят спасти свои души. На этом он оборвал разговор и быстро направился в свою подземную келью.
Гостям отвели комнату, в которой постелили свежего сена, накрыли его коврами и дали подушки. Видно, гости очень устали, потому что сразу уснули. Об этом сообщила мироносица Хима. Она не стала больше подслушивать возле люка, ушла к Иннокентию.
В келье у Иннокентия были Хима и Семеон. К ним он и обратился:
— Ну, завтра… Все… Вы помогите мне, если хотите усидеть на месте. Нам некуда принимать новых, кельи переполнены, они сожрут нас и все, если не выйдут. Так вот, слушайте… Завтра я должен их крестить в силоамской купели… Завтра. Завтра они голые войдут в воду, и кто
выдержит, будет наш, а нет…
Он не договорил. Брат Семеон и Хима отшатнулись от него, в их широко открытых глазах был нескрываемый ужас.
— Как?.. Как ты сказал, голые?
— Да, голые… Этого хочет бог, церковь наша, вера наша… Этого требует обитель. Понимаете? Кто не пойдет — не наш, он уступит место новым, которых некуда уже принимать.
Иннокентий залпом выпил большой бокал вина.
— Хватит. Идите и готовьте людей к завтрашнему.
Он выпустил Семеона и Химу, а сам, не раздеваясь, лег в постель. Однако не спал до самого утра, вставал, ходил и пил вино. И только солнце на мгновение проглянуло сквозь лохматые тучи, как он велел ударить в колокол. Колокол загудел, и вся масса богомольцев вылезла из пещер. Иннокентий вышел в облачении и стал торопливо читать молитвы. Когда закончил, первым направился к бассейну, даже не оглядываясь, не зная, идут ли за ним. Но чувствовал, что толпа двинулась. Он был уверен, что она пойдет до конца. Он не ошибся — за ним ползло все это черно-серое море людей. Иннокентий остановился у бассейна, освятил воду, указал на нее рукой и громко выкрикнул:
— Креститесь все, кто верит в меня, кто хочет спасти свою душу! — Толпа дрогнула, но никто не сдвинулся. И вот в момент, когда никто не пошевелился, Иннокентий заколебался. Он ощутил большую опасность и понял, что это последняя ставка, что она может сорваться и
тогда…
Но что это? Старый Григорий Григориан раздевается первым. Он весь съежился, сбросил рубаху, потом постоял голый на краю бассейна и… прыгнул в воду. Стал в воде, скрестил руки на груди.
— Крестится раб божий Григорий во имя божье и во спасение души… — проговорил Иннокентий и брызнул на него водой.
А потом повернулся к толпе, поднял крест и громовым голосом выкрикнул:
— Кто же не хочет креститься, пусть будет проклят отныне и навеки.
Он занес крест над головами, словно собирался им побить всех. Толпа зашевелилась, застонала.
— Не проклинай нас, мы крестимся! Преотул чел маре, не проклинай нас, детей твоих!
И все шесть тысяч торопливо начали раздеваться и один за другим входить в бассейн. Проходили бассейн, на миг останавливались и принимали крещение. А Иннокентий стоял, кропил их водой, произносил молитвы. Он сам ужаснулся такой покорности. Дрожал всем телом, а длинная очередь быстро уменьшалась, один за другим отбегали одетые и влезали новые. И пока окончилось крещение, многие из них уже не могли влезть в бассейн, а корчились на снегу или лежали посиневшие, мертвые.