Как в воду смотрел генерал Рычагов — ни к чему хорошему его близость к вождю не привела. Коли на первом допросе, который проводил младший лейтенант Болховитин, обвинение в антисоветской работе и измену Родине Рычагов отрицал, то уже через три дня он заявил.
— Я решил рассказать следствию все о своих преступлениях.
— В чем же вы себя признаете виновным?
— В том, что являлся участником антисоветской заговорщической организации, по заданию которой проводил вредительскую работу в ВВС Красной Армии.
Выбив из Рычагова эти признания, следствие не успокоилось и предъявило ему обвинение в терроризме и шпионской работе. Рычагов это категорически отрицал, и даже во время очной ставки со Смушкевичем, к которой обоих основательно подготовили, агентом иностранной разведки себя не признал.
Последний допрос Павла Рычагова состоялся 25 октября 1941 года. Он был коротким, но Рычагов успел сказать главное.
— Все мои показания — неправда. И то, что говорили обо мне другие, тоже неправда. Я — не шпион и не заговорщик.
Но ни этот допрос, ни последние слова Рычагова никакой роли уже не играли: ведь еще 17 октября уже знакомые нам Кобулов, Бочков и Влодзимирский поставили свои подписи под заключением по делу № 2930, в котором они «полагали бы», что Павла Васильевича Рычагова нужно расстрелять.
И его расстреляли… В деле есть справка, что приговор о расстреле Рычагова Павла Васильевича приведен в исполнение 28 октября 1941 года.
Итак, то, что не смогли сделать франкисты в Испании, японцы у Хасана и на Халхин-Голе, финны под Ленинградом, успешно доделали доблестные советские чекисты — не дрогнувшей рукой они убили Григория Штерна и Павла Рычагова, прекрасных военачальников, которых так не хватало на фронтах Великой Отечественной.
Прошло тринадцать лет… В 1954-м Генеральный прокурор Союза ССР Руденко подписал постановление о прекращении дел по обвинению Штерна и Рычагова за отсутствием в их действиях состава преступления. Фактически это означало их полную реабилитацию. Как правило, в делах отсутствуют материалы, на которые опирается прокуратура, прекращая те или иные дела — и это естественно. Но на этот раз мне несказанно повезло: сохранились показания не только тех извергов, которые допрашивали и пытали Штерна и Рычагова, но и палачей, чьим росчерком эти невинные люди были отправлены на тот свет.
Вот что говорится в документе, подписанном Романом Руденко.
«Основанием к аресту Рычагова послужили показания Смушкевича, Сакриера и Ванникова. Их показания были получены в результате применения незаконных методов следствия: избиений, истязаний и других пыток, что было установлено при расследовании дела по обвинению врага народа Берия и его сообщников.
В частности, Берия показал:
«Для меня несомненно, что в отношении Мерецкова, Ванникова и других применялись беспощадные избиения. Это была настоящая мясорубка, и таким путем вымогались клеветнические показания.
Меркулов (нарком госбезопасности СССР — Б. С.) играл главную роль, и у меня нет сомнений, что он лично применял пытки как к Мерецкову, так и к Ванникову, и к другим.
Мне вспоминается, что говоря со мной о деле Мерецкова, Ванникова и других, Меркулов преподносил это с позиций своих достижений, что он раскрыл подпольное правительство, организованное чуть ли не Гитлером».
Далее Руденко приводит слова Смушкевича о том, что он дал свои показания по малодушию и от них отказывается, что хочет внести поправки в протоколы допросов, но не успел, так как тоже был расстрелян 28 октября в числе 25 других арестованных, вывезенных в Куйбышев. Стало ясно и другое: все эти допросы в Куйбышеве не имели никакого значения, так предписание об их расстреле Берия отдал еще 18 октября 1941 года.
Что касается показаний Ванникова, то они полностью дезавуированы, так как он был освобожден и реабилитирован еще в 1941 году.
Осенью 1953-го, когда раскручивалось дело Берия, на допросы вызывали не только его сообщников, но и многочисленных свидетелей. Вот что, скажем, сообщил А. Болховитин, проходивший в качестве свидетеля.
«В июне-июле 1941 года по поручению Влодзимирского я вел дело генерал-лейтенанта Рычагова. На допросах, которые вел я, виновным себя во вражеской деятельности он не признавал и говорил лишь об отдельных непартийных поступках.