Энн Пэтчетт
Голландский дом
Ann Patchett
THE DUTCH HOUSE
Copyright © Ann Patchett, 2019
Published in the Russian language by arrangement with ICM Partners and Curtis Brown Group Limited
Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2021
Front cover painting © Noah Saterstrom
Перевод с английского Сергея Кумыша
16+
Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права» 
© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2021
Посвящается Патрику Райану
Часть первая
Глава 1
КОГДА ОТЕЦ ВПЕРВЫЕ привел Андреа в Голландский дом, Сэнди, наша экономка, зашла в комнату моей сестры и велела нам спускаться.
— Отец хочет вас кое с кем познакомить, — сказала она.
— С кем-то с работы? — спросила Мэйв. Она была старше и обладала более обширным представлением о знакомствах.
Сэнди помедлила с ответом.
— Увидите. Где твой брат?
— На подоконнике, — сказала Мэйв.
Чтобы найти меня, Сэнди пришлось раздвинуть шторы.
— Зачем ты завешиваешься?
Я читал. «Приватность», — ответил я, хотя в свои восемь не очень понимал, что имею в виду. Мне нравилось само слово и ощущение, которое давали задернутые шторы, — будто в коробке сидишь.
Личность гостя была загадкой. Друзей у отца не было — во всяком случае, таких, чтобы можно было привести домой субботним вечером. Я выбрался из своего убежища, вышел к лестнице и улегся на коврик, покрывавший площадку. По опыту я знал, что, если лечь на пол и заглянуть в проем между опорной колонной и верхней балясиной, можно увидеть, что происходит в гостиной. Отец стоял у камина с какой-то женщиной — судя по всему, они рассматривали портреты мистера и миссис Ванхубейк. Я поднялся на ноги и вернулся в комнату сестры, чтобы отчитаться.
— Это женщина, — сказал я Мэйв. Сэнди это и так уже знала.
Сэнди спросила, почистил ли я зубы, очевидно, имея в виду, чистил ли я их утром. Кому придет в голову чистить зубы в четыре часа дня? Джослин по субботам не работала, поэтому Сэнди приходилось со всем управляться самой. Она разжигала камин, встречала посетителей, предлагала им выпить, а тут еще мои зубы. Выходной у Сэнди был в понедельник. По воскресеньям отдыхали они обе, поскольку отец считал, что негоже заставлять людей работать в воскресный день.
— Почистил, — ответил я, потому что скорее всего так оно и было.
— Ну так еще раз почисти, — сказала она. — И причешись.
Последнее относилось к моей сестре: ее черные волосы были длинными и густыми, как связанные вместе десять конских хвостов. Чеши не чеши — толку все равно никакого.
Когда Сэнди сочла, что нам можно показаться на люди, мы с Мэйв спустились вниз и встали под широкой аркой в холле, глядя, как папа и Андреа смотрят на Ванхубейков. Они нас не заметили или не обратили на нас внимания — трудно сказать, — поэтому мы стояли и ждали. Вести себя тихо мы с Мэйв умели — привычка, рожденная в попытках не раздражать отца, хотя, когда он чувствовал, что мы крадемся, это раздражало его лишь сильнее. На нем был синий костюм. Он никогда не носил костюм по субботам. В тот раз я впервые заметил, что волосы у него на затылке начали седеть. Рядом с Андреа он казался еще выше, чем был.
«Какое это, должно быть, утешение, что они всегда рядом», — сказала Андреа о картинах, не о детях. Мистер и миссис Ванхубейк, чьи имена мне были неизвестны, выглядели на портретах старыми, но при этом не то чтобы совсем древними. Оба одеты в черное, позы подчеркнуто формальные, из других времен. Несмотря на разделявшие их рамы, они были вместе, они были так безоговорочно женаты, что я всегда думал об их портретах как об одной большой картине, которую кто-то разрезал пополам. Андреа запрокинула голову, изучая две пары хитрых глаз, которые, казалось, с неодобрением следили за мальчиком, вне зависимости от того, на какой из диванов он решит присесть. Мэйв украдкой ткнула меня пальцем меж ребер, чтобы я взвизгнул, но я сдержался. Нас еще не представили Андреа, которая со спины казалась маленькой и изящной в своем подпоясанном платье и темной шляпке размером с блюдце, приколотой к пряди светлых волос. Будучи воспитанником монахинь, я знал: лучше не смущать гостя смехом. Андреа никак не могла знать, что люди на картинах достались нам вместе с домом, что вообще все в доме досталось нам вместе с домом.
На Ванхубейков в гостиной невозможно было не засмотреться — будто поблекшие полноразмерные копии реальных людей, чьи суровые некрасивые лица выписаны с голландской точностью и чисто голландским пониманием света; на каждом этаже были десятки других портретов, поменьше, — их дети в коридорах, их пращуры в спальнях, множество дорогих им безымянных людей, рассредоточенных повсюду. А еще был портрет десятилетней Мэйв — не такой громоздкий, как картины с голландцами, но ничуть не хуже. Отец ангажировал из Чикаго известного художника, оплатил ему билеты на поезд. Изначально предполагалось, что он напишет портрет мамы, которой, в свою очередь, не сказали, что это займет две недели, — она отказалась позировать, а художник в итоге написал Мэйв. Когда портрет был готов и вставлен в раму, отец повесил его в гостиной напротив Ванхубейков. Мэйв любила повторять, что у них-то она и научилась сверлить людей взглядом.