В спальне тоже ничего не было, кроме водяного матраса, на сей раз наполненного. Он одиноко притулился в углу. И почему-то вздулся с одного краю, так что казалось, что он вот-вот лопнет.
Ванная была выложена плиткой, но пол так давно не мыли, что она почти исчезла под слоем грязи.
Коричневая краска, которой был выкрашен туалет, облупилась, и проступили более ранние слои точно такой же. Столь мерзкого сортира мне еще не приходилось видеть ни в одном самом занюханном баре; я мысленно перебрал их в памяти и убедился, что такой жуткой хезаловки она не сохранила. Я на минутку выскочил на крыльцо вдохнуть свежего воздуха, усилием воли отогнал от себя образ увиденного и прошел в ванную.
– Извините, – сказал я. Лайла меня поняла.
– Уж это вы нас извините, – сказала она.
Я постарался не зацепиться взглядом за саму ванну, но надписи над ней бросались в глаза:
Там были и другие граффити, но их невозможно было разобрать под слоем грязи.
– А теперь погуляйте сами, осмотритесь, прочувствуйте, так сказать, дух места. Покупка дома – такая морока. Не торопитесь и чувствуйте себя как дома.
Лайла вышла. Слышно было, как она спустилась по лестнице. Мы с Сарой пошли в холл. Со стены на веревке свисал заржавленный кофейник.
– Ой, мамочки, – сказала вдруг Сара, – мамочки!
– Что такое?
– Я вспомнила, что видела фотографию этого дома. Только сейчас вспомнила! То-то, думаю, мне все знакомым кажется!
– И что же это за дом?
– Один из тех, где кого-то Чарльз Мэнсон укокошил!
– Ты уверена?
– Да, да!
– Надо сматываться…
Мы стали спускаться по лестнице. Внизу нас поджидала вся компания: Лайла, Дарлин и Двойной Квартет.
– Ну, – спросила Лайла, – что скажете?
– У меня есть ваш телефон, – ответил я, – созвонимся.
– Если вы творческие люди, – вставила Дарлин, – мы сбавим цену. Мы любим творческих людей. Вы творческие?
– Нет, – ответил я. – По крайней мере, я – нет.
– Я могу вам показать кое-что еще, – сказала Лайла.
– На сегодня хватит, – ответила Сара. – Надо передохнуть.
Нам пришлось пройти мимо каждого из них, и покуда мы прощались, Двойной Квартет все улыбался, улыбался…
Район Марина-дель-Рей переживал не лучшие времена. Для верности Джон Пинчот пользовался, передвигаясь в этих местах, зеленым «понтиаком» 1968 года, а Франсуа Расин – коричневым «фордом» 1958-го. А иной раз они не брезговали и мотоциклом – на этот случай у них имелась пара «кавасаки» – 750– и 1000-кубовый.
Однажды за руль «форда»-ветерана сел Веннер Зергог, он забыл залить в радиатор воды, и мотор заглох навеки.
– Что поделаешь – гений, – сказал мне Джон. – Не от мира сего.
Когда Франсуа Расин слинял во Францию, Джон продал «форд».
И вот наступил день, когда он позвонил мне.
– Мне приходится съезжать. Тут затевают строить отель или еще что-то в этом роде. Черт, ума не приложу, куда деваться. Мне нельзя уезжать из города, надо подзаняться твоим сценарием. Как, кстати, он продвигается?
– Помаленьку.
– У меня наклевывается неплохая сделка. А если не выгорит, есть на примете один парень в Канаде. Только вот этот чертов переезд. Уже бульдозеры подогнали.
– Слушай, Джон, располагайся у меня. У нас есть наверху лишняя спальня.
– Ты серьезно?
– Вполне.
– Я в доме не засиживаюсь. Ты меня и видеть не будешь.
– Ты «понтиак» еще не сбагрил?
– Нет.
– Ну загружайся и давай сюда.
Я спустился вниз и сообщил Саре новость.
– У нас тут Джон немного поживет.
– Какой?
– Джон Пинчот. Его хижину стирают с лица земли. Бульдозерами. Пускай у нас перекантуется.
– Хэнк, ты же ни с кем не уживаешься. В момент взбеленишься.
– Ненадолго ведь.
– Ты будешь наверху на машинке стучать, а я тут внизу за все отдуваться.
– Устроимся как-нибудь. Не забывай, что Джон выплатил мне аванс за сценарий.
– Ну, Бог в помощь, – сказала она, повернулась и ушла в кухню.
Первые два вечера прошли сносно: мы с Джоном и Сарой пили и болтали. Джон травил байки, все больше про то, как трудно ладить с актерами и к каким ухищрениям приходится прибегать, чтобы они худо-бедно справились с ролью. Например, один парень в разгар съемок отказался произносить текст. Все делал как полагалось, но молчал как удавленный, требовал, чтобы какой-то там эпизод сняли по его причуде. А съемки шли где-то у черта на куличках, в джунглях, деньги кончались и времени оставалось в обрез. И тогда Джон ему говорит: «Черт с тобой, будь по-твоему». И сняли эпизод, как он хотел, и звук записали. Только пленку в аппарат не зарядили. И все дела.