Трудно уважать человека, когда видишь, как его рвёт на твою бабулю, а потом он бежит к выходу. Это была Коррин. Девяностодвухлетняя Грэмми выбрала неудачный момент, чтобы подойти и поздороваться с ней, её хрупкие руки вцепились в кресло Коррин, и в этот момент случилась катастрофа.
— А разве не для этого ты всё это сделала? Чтобы их наказать?
— Да, но… я зашла слишком далеко.
Я не переживала из-за свадьбы. Только о тех, чей вечер был испорчен. Мистер и миссис Томпсон. Я умирала от стыда, вспоминая их лица, как много их денег потрачено впустую, и что разрушен идеальный вечер их идеального сына …
Все сразу поняли, что это моих рук дело. Может быть, из-за моего маниакального смеха, когда я стояла в передней части комнаты и наблюдала за паническим бегством. И определённо это подтвердила Рита, которая указала покрытым мукой пальцем прямо на меня. Мне ничего не оставалось, как пожать плечами, принимая вину на себя. Я даже не думала о благоразумии. Я хотела, чтобы они узнали. Мне было необходимо, чтобы они поняли, что причина в них, что причина в Бобби Джо и Скотте. Я хотела, чтобы все знали, что нельзя пытаться обмануть Саммер Дженкинс и остаться безнаказанным.
Я была молода, строптива и эгоистична. И в результате город заставил меня за это заплатить. Час моей славы был последним мгновением под горячим солнцем Куинси. После этого холод элиты Куинси превратился в твёрдый и неподдающийся слой непроницаемой мерзлоты.
— Они тебе не нужны, — Коул поднял мою руку и поцеловал.
— Знаю, — повернулась к нему я. — Просто хотела, чтобы ты знал. Знал… — какая я на самом деле. Вот что я хотела сказать. Мне нужно, чтобы он прекратил то, что делал всю ночь – смотрел на меня, как будто я сделана из волшебной пыли. Но я не закончила предложение. Наверное, потому что мне нравилось, как он на меня смотрел. И мне не хотелось, чтобы всё разбилось вдребезги. Я рассказала ему, что сделала. В журнале написали правду, хотя читать это было жутко. Но мне необходимо было рассказать ему о своих мотивах. С этого момента он мог принимать собственные решения.
— Просто я никогда не буду тебе изменять, — Коул повернулся ко мне и похлопал себя по ноге. — Иди сюда.
Я не стала его дальше расспрашивать, просто поползла к нему, пока моя задница не оказалась на его бедре, и ноги не вытянулись у него на коленях.
— Ни один мужчина в здравом уме не станет тебе изменять, — продолжил Коул, одной рукой удерживая меня, а другой заправляя прядь моих волос за ухо.
Если бы вы спросили меня до этого момента, сомневалась ли я в себе из-за романа Скотта, я бы ответила: «Нет». Я бы сказала, что он идиот, а Бобби Джо – шлюха, и что это не имеет ко мне никакого отношения. Но простая фраза, произнесённая им с такой решимостью… нащупала во мне трещину, о существовании которой я и не подозревала, глубокую трещину, которая проникла до самых костей.
Он раскрыл эту трещину, и наружу хлынула тёмная волна уязвимости и тоски, срывая маску притворства.
Когда я лгала самой себе, что мне всё равно, любит ли меня Куинси.
Что не хочу белый штакетник, ребёнка на бедре и фамилию Томпсон после своего имени.
Что все эти девчонки – сучки, а у меня были настоящие друзья, но они просто выросли и уехали и у них теперь своя жизнь, и это прекрасно, потому что со мной оставались мои книги и мама, и ленивые летние дни под сияющим солнцем.
Целый ворох притворства, игнорирования и чувств был втиснут в тёмный мозг моих костей, а Коул Мастен вытащил всё одной только фразой и этим взглядом, и рукой, тянущейся к моей шее, и его поцелуем, мягким и сладким на моих губах.
Ни один мужчина в здравом уме не станет тебе изменять.
Но мужчина в здравом уме изменил мне, и это причинило острую боль.
— Ты невероятная, Саммер. Мне кажется, ты напугала его своей красотой, своей силой и этим грёбаным невероятным ртом. Думаю, он чувствовал себя неуверенно и поэтому нашёл женщину, с которой мог упиваться своим превосходством, — Коул снова поцеловал меня, на этот раз сильнее, и я потянула его за волосы, схватила за руку и ощутила, как часть меня, часть этой трещины закрылась, и вся грязь вытекла наружу. Захотелось узнать, серьёзно ли он, было ли это голливудской чушью или его настоящими мыслями, но когда я отстранилась, чтобы спросить, когда оторвалась от губ Коула и разглядела выражение его лица, то поняла. Поняла, что он не кривит душой. И в этот момент, в этом взгляде, я поняла, что все чувства, которые я сдерживала… мой внутренний конфликт самозащиты – разжигание ненависти, желание понравиться, быть понятой – в нём тоже присутствуют. В его глазах, ищущих мои, в эмоциях на его лице я увидела намного больше. Больше, чем просто очарование волшебной пылью. Что-то более глубокое, всеобъемлющее и живое.
Повернувшись лицом к Коулу, я оседлала его колени и скрестила голые лодыжки у него за спиной. Мы сидели на полу крыльца лицом к лицу, и когда я провела пальцем по его губам, его глаза закрылись.
— Я так хорошо тебя понимаю, — прошептала я, и когда Коул снова посмотрел на меня своими невероятными зелёными глазами и нахмурил брови, проследила пальцем их чёткие линии. — Боже, ты прикидываешься мудаком, чтобы не подпускать к себе людей.
— Не прикидываюсь, — выдохнул Коул, подался вперёд, приникнув ртом к моей шее и уткнувшись носом в кожу, потом нежно укусил, его руки обхватили мою задницу и притянули ближе. — Я такой и есть.
— Нет, — слегка качнула я головой, взяла в ладони его лицо и притянула для поцелуя, но вскоре разорвала его. — Вот это ты. И ты безупречен. Я люблю тебя такого.
Дыхание Коула у моих губ замерло, Коул не двинулся и не отстранился. Он думал, что я невероятная, красивая и сильная, но, вероятно, не хотел этого, и мне потребовалась вся моя сила, чтобы продолжить: — И я люблю, когда ты ведёшь себя как мудак. Кажется, я зависима от тебя.
— Ты такая… — выдохнул он. — Я не переставал думать об этом. — Коул опустил руку ниже на мою попку и погладил шёлковые трусики, прикрывающие тело между моих раздвинутых ног. Вот чего я добилась, оседлав этого мужчину в платье. Коул сделал это снова, его пальцы надавили на шёлк, поглаживая, и он уставился на меня голодными глазами. — Я не переставал думать об этом, и об этом… — он прижался своими губами к моим, рот Коула был нетерпеливым и грубым. — И об этом… — его руки стянули платье вниз и вернулись к обнажённому торсу, приподнимая груди. То, как Коул обхватил их сильными руками, заставило меня потереться об него, я почувствовала его твёрдость и хотела Коула, но мне чего-то не хватало. — Но, самое главное, я увлечён тобой, — тихо произнёс эти слова Коул и уставился на мою грудь в своих руках, мои ноги обвились вокруг его талии, платье сбилось на бёдрах. — Я не могу остановиться. И не думаю, что когда-нибудь смогу.
Это не были слова «я люблю тебя». Но когда он обхватил руками мою спину, поднял и, оторвав задницу от крыльца, перенёс на траву и нежно опустил меня на землю… когда он стянул с себя шорты, а с меня платье, притянул к своему телу, когда его губы прижались к моей коже, и его имя сорвалось с моих губ, когда он вошёл в меня… в тот момент этого оказалось достаточно. Достаточно того, что Коул Мастен запал на меня. Достаточно его слов, что Скотт был неправ, и я не сломлена… этого было более чем достаточно.
ГЛАВА 104
В какой-то момент ночью электричество включилось. Я услышала, как Коул встал, услышала, как он закрыл окна, потом вернулся в постель, обнял меня за талию и притянул к себе. Я спала обнажённой, его грудь, прижатая к моей спине, была тёплой и успокаивающей, а рука, обхватившая мою грудь, – сильной и властной. Он нежно поцеловал меня в шею, и я улыбнулась. Коул что-то ещё сказал, но я не расслышала, сон затянул меня обратно в свои сети.
Утром я проснулась первой, его горячая и тяжёлая рука лежала на моей груди. Солнечный свет струился сквозь занавески, и я несколько раз моргнула, пытаясь рассмотреть время на будильнике. Десять пятнадцать. Мы проспали допоздна. Я осторожно выскользнула из-под его руки и спустилась вниз. Натянула футболку Коула, брошенную на полу в гостиной, и свои трусики, которые каким-то образом оказались на лестнице, затем отнесла Коки на задний двор и засмеялась, когда он, выпятив грудь и хлопая крыльями, погнался за белкой. В холодильнике я нашла оставшиеся после вчерашнего вечера бифштексы, бросила их на сковородку разогревать на слабом огне, достала яйца и молоко, перешагивая через пули от игрушечного ружья «Нерф». Моя улыбка стала шире, стоило только вспомнить нашу ночную битву. В качестве базы я заняла кухню, Коулу досталась столовая, и мы играли в «Захват петуха», взяв вместо флага носовой платок с его изображением. Когда я бегала по дому, подбирая пули и потягивая вино, Коул упомянул о горничной. Теперь же, при свете дня, мои глаза с содроганием скользнули по устроенной нами кровавой бойне. Я разбила на сковороду последнее яйцо и услышала донёсшийся сверху громкий голос Коула.