Служащий гостиницы лихо подогнал его «Мерседес». Хауэрд сунул ему десятку, поражаясь собственной щедрости, скользнул за руль, вдохнул не устающий радовать его запах дорогой кожаной обивки. Богатство, деньги – вот в чем истинная радость жизни. Ничто другое не могло привести его в подобный трепет. Даже голые дамочки, стоявшие на столах, широко раздвинув ноги.
Мэннон Кейбл ездил на голубом «Роллс-Ройсе».
Он не уехал из отеля вместе с Джеком и Хауэрдом, потому что должен был забрать Мелани-Шанну из гостиничного салона красоты.
Когда он пришел, она еще не освободилась, и это привело его в ярость. Кинозвездам первой величины не положено сушить весла, пока их жены, бывшие королевы красоты, чистят перышки и наводят марафет.
Уитни никогда не тратила столько времени на салоны красоты. Зачем они ей, когда она красива от природы? И как он мог ее отпустить?
При окончательном разрыве все произошло коротко и ясно. Они препирались уже не один месяц, главным образом, из-за ее карьеры. Она стала яркой звездой телевидения, и оно никак не могло ею насытиться. Мэннон только что закончил работу над трудным фильмом и хотел куда-нибудь уехать.
– Поедем на юг Франции, – предложил он.
– Не могу, – ответила Уитни. – У меня работа с режиссером, интервью. К тому же я обещала сняться для рекламы у Боба Хоупа. И «Лайф» хочет заполучить меня для разворота.
– Помню времена, когда первым в твоем списке был я, – бросил он сердито.
Она повернулась к нему – сплошь волосы, белые зубы и сдерживаемое разочарование.
– Помню, когда я хотела, чтобы ты был первым.
– Господи! Я вытащил тебя из какого-то заштатного городишка, чтобы ты была моей женой, а не какой-то дутой звездашкой. Знаешь что, Уитни, выбирай: либо я, либо твоя карьера.
Да, эти слова он произнес, совершенно их не взвесив. И очень глупо сделал, потому что она была не менее упряма, чем он.
– Ты ставишь меня перед выбором? – медленно выговаривая слова, спросила она.
– Черт тебя дери! Да.
– В таком случае я выбираю карьеру, большое тебе спасибо.
В глазах ее он увидел боль и гнев, они бросали ему вызов – ну, возьмешь свои слова назад?
Нет. Не взял. Собрал чемодан и уехал из дома.
Через неделю она подала на развод.
Уитни надо отдать должное – она повела себя подчеркнуто порядочно, что совсем не свойственно голливудским женушкам.
Она не предъявила никаких претензий. Не потребовала денег на содержание, раздела имущества, ничего такого. Забрала себе половину суммы от стоимости дома, когда он был продан, – и все.
– Надо же, чтобы так повезло! – воскликнул тогда Хауэрд.
– Между прочим, в нашем разводе виноват ты, – буркнул Мэннон.
Он так и не успокоился, все еще хотел ее вернуть.
8
Работа в фотостудии шла прекрасно, под записи Лайонела Ричи. Силвер, на глазах у большой свиты, давала фотографу жару.
Это был довольно известный итальянец, большой мастер своего ремесла. Только Сильвер помнила времена, когда ее звездные дни еще не наступили. Так вот, этот самый фотограф обращался с ней, как с последним дерьмом. И на фотографиях его она выглядела дерьмом, и тут нечему удивляться, потому что он израсходовал на нее только один ролик пленки, а любой идиот знает: чтобы вышло что-то путное, нужно отщелкать минимум три ролика. Он также навязал ей тогда собственных гримеров и парикмахеров. Не свинство ли?
Теперь распоряжалась она – и получала от этого истинное наслаждение.
– Антонио, дорогой, – сказала она, и затвор сразу перестал щелкать, – ты знаешь, что у меня сегодня день рождения?
Антонио воздел руки к небу, словно она объявила о начале Третьей мировой войны.
– Belissima![1] Сегодня не твой день рождения. Сегодня национальный праздник!
– Именно. – Она обворожительно улыбнулась. – В таком случае, где икра и шампанское?
На лице Антонио появилось беспокойство.
– Ты хочешь, cara?[2]
– И даже очень, дорогой Антонио. А если ты будешь на высоте, я приглашу тебя ко мне на прием.
Он подозвал одну из своих ассистенток.
– Шампанское и икру для синьорины Андерсон. Pronto. Pronto.[3]
Ассистентка, молодая девушка, одетая как парень, вытянула руку.
– Деньги, – попросила она. Интересно, сколько он отстегнет? Его прижимистость была притчей во языцех.
Мелкие, но безукоризненные черты этого пятидесятилетнего человека исказила мимолетная гримаса. Антонио сунул руку в задний карман прекрасно пошитых брюк и неохотно извлек из бумажника банкноту достоинством в сто долларов.
Силвер громко засмеялась.
– Боже мой, Антонио, разве можно быть таким скупердяем? Что бедная девочка будет делать с твоей сотней? Сейчас сосчитаем… – она явно играла на публику. – Нас здесь, как минимум, десять человек. Нам нужны три бутылки хорошего шампанского и приличная ваза с икрой. Дай ей кредитную карточку.
Свою дай, стерва! Но Антонио прорычал эти слова про себя. Вслух – исключено. Он понимал, что она отыгрывается на нем за прошлое, и в общем не сильно ее винил. Ее успех был достоин восхищения. Всего несколько лет назад казалось, что ей конец, пташка свое отпела. А сейчас она в таком фаворе… сколько ей? Сорок три… четыре? Никто не знал наверняка, сколько именно ей лет. Она обосновалась где-то наверху – вот главное. В городе, который почти полностью населяют двадцатидвухлетние красотки с огромными грудями, перед таким достижением можно было снять шляпу.
Изящным жестом Антонио извлек на свет золотистую карточку «Америкэн экспресс». Пусть Силвер видит, что великий Антонио умеет проигрывать красиво.
Она томно потянулась.
– Как насчет перекурить? – предложила она низким хрипловатым голосом и тут же поднялась, нимало не интересуясь мнением Антонио.
– Самое время, belissima, – быстро согласился он. Обойдя фотокамеру, она игриво заглянула в видоискатель.
– М-м, – пробормотала она. – Покажите-ка мне еще раз отпечатки с «поляроида».
Ее парикмахер Фернандо, ее художник по гриму Ив и художник-декоратор дружно подскочили к ней. В руке у каждого была фотография.
Она оглядела свои снимки взглядом стороннего наблюдателя.
– Пгическа потгясающая, – восхитился Фернандо, чьи собственные волосы были по последней моде пикантно уложены колючими кудряшками под индейца-могавка.
Она прикоснулась к своему длинному волнистому панику.
– По-моему, не очень эффектно.
– Что ты! Еще как! – всполошился он. – Это как газ твой стиль!
– Короткий парик мне нравится больше.
– Можем поменять.
– Не знаю… – Она покачала головой. – Не уверена. А ты, Нора, как считаешь? Этот стиль для меня не слишком молодежный?
Нора Карвелл, к нижней губе которой навеки прилипла сигарета, покосилась со своего места сбоку.
– Кончай дурить, Силвер. Ты прекрасно знаешь: из всех баб, которым за сорок, ты в этом городе самая молодая. Можешь вырядиться как угодно, и тебе все сойдет с рук.
Нора была у Силвер агентом по рекламе и контактам вот уже три года. Одна из причин столь длительного союза заключалась в том, что Нора была не из тех, кто лижет задницу: Окруженная льстецами и лизоблюдами, Силвер уважала прямоту Норы. Приятно сознавать, что рядом есть человек, который не побоится сказать тебе правду.
Силвер хихикнула. Что есть, то есть. Выглядела она слегка за тридцать и ни на день старше. Мужья, любовники, бесконечная борьба и бесконечные коктейли – все это никак не отпечаталось на ее лице, на ее фигуре. Для своего возраста она выглядела сенсационно. И не только для своего. Для любого.
– Ты права, – согласилась она, держа снимок на расстоянии и разглядывая его с легким прищуром. Вообще-то пора было носить очки, но тщеславие не позволяло.
Дальше съемка проходила без происшествий. Ведь Силвер была профессионалкой. Профессионализм превыше всего – и когда принесли шампанское с икрой, она к ним не притронулась, попросив стакан минеральной воды.