Но он должен продержаться до последнего дубля. Поэтому Джока устраивало любое животное из этой группы.
Ассистент бегом вернулся к режиссеру. Ему удалось связаться с Мэри. Она была у себя дома. Режиссер направился в радиотрейлер. Мэри сообщила ему, что она смонтировала материал четырьмя разными способами. Результат получился плохим. Она хотела, чтобы Джок знал это. Мэри предложила ему подумать об использовании Риана во всем эпизоде. Или снять его под нужным ракурсом хотя бы в главной сцене. На всякий случай. Вдруг с Карром ничего не получится?
Как насчет множественного изображения? — спросил Джок.
Если будет отснято достаточное количество крупных планов, все получится отлично. Но для достижения максимального эффекта необходимо, чтобы одна главная сцена была целостной, единой. Тогда добавление новых изображений будет не отвлекать зрителей, а усиливать впечатление. Это произойдет, если новые картинки будут идеально согласовываться с главной сценой.
Нельзя обойти один факт. Если главную сцену отснять с дублером и она потеряет свою убедительность, вся идея множественного изображения превратится в технический трюк. Тогда ведущие критики «зарежут» фильм и самого Джока.
Финли слушал Мэри. Говорил мало. Пытался успокоить девушку. Но сам он с болью сознавал, что, если Мэри волнуется и боится критиков, значит, дела обстоят плохо. Потому что Мэри относилась к числу бесстрастных кинематографистов. В большинстве случаев, глядя на ее полное, некрасивое лицо в очках, нельзя было определить, нравится ей сцена или нет. Еще до знакомства с Джоком она научилась не высказывать свое мнение, если ее не просили об этом. Поэтому два звонка Мэри были достаточно веской причиной для тревоги.
Джок не собирался отпускать Риана, не убедившись окончательно в том, что последние кадры приемлемы. Но он также знал, что нельзя снова снимать Риана, пока Престон Карр находится на натуре. Если и через неделю у Карра ничего не получится, то сцену сыграет Риан. Столько раз, сколько скажет Джок.
Карр занимался заключительной сценой уже больше двух недель. Они отсняли материал длительностью пятьсот секунд. И теперь Мэри сказала, что он не монтируется. Время ушло впустую.
Вполне возможно, что это известно также и главе студии. Этим мог объясняться его звонок из Лондона. Если глава студии встревожен, если на натуру звонят из Лондона и Лос-Анджелеса, если что-то подслушали секретарши боссов, завтра утром о неудаче заговорят в студийной столовой, в полдень — на студии, вечером — в «Чейзене», «Ла Скала», «Матео».
«Мустанг» может обрести дурную репутацию. Появятся заметки в «Голливудском репортере» и других изданиях. Эхо разнесется по всему свету.
Джок знал, что не может пойти на компромисс с самим собой. Он должен действовать быстро. Когда появится Карр, он, Джок, объяснит это актеру. Один цельный дубль, одна отчаянная попытка.
Нет, решил Джок, это звучит слишком банально. Призыв отдать все силы одному дублю не поможет. Во всяком случае, с Карром. И с любой другой звездой. Если этот дубль не получится, актер не сможет сыграть в следующем. Если актер будет чувствовать, что он отдал этому дублю все свои силы, в нем не останется запаса для дальнейшей работы.
До полного и успешного завершения съемок звезда не должна знать, что этот дубль — самый важный.
Карр, Дейзи, Аксель и Мэннинг прилетели в лагерь на личном самолете Карра, когда уже стемнело. Они сошли на землю одной счастливой семьей. Карр выглядел отдохнувшим, свежим. Он улыбался. Дейзи изменилась. Сейчас уже не казалось, что она готова в любую минуту заплакать, как это было в последние две недели. Аксель имел уверенный вид тренера, который привез в город чемпиона, собирающегося отстаивать свой титул. Мэннинг казался спокойным, почти довольным.
Они пообедали все вместе в столовой. Трапеза началась с привезенной для Карра черной икры. Деловой партнер прислал актеру превосходное белое вино, изготовленное на собственном заводе во Франции. Они пробовали вино, обменивались мнениями о нем.
Джок, услышав об их возвращении, пришел в столовую. Все четверо поздоровались с ним так, словно были действительно рады видеть его. Он ответил на приветствие таким же образом; в его глазах мерцала застенчивая теплота, которую он приберегал для телеинтервью перед премьерой новой картины или спектакля — в таких случаях его представляли в качестве молодого американского гения, нового Антониони или Бергмана.
Сначала он смущался во время таких представлений. Затем выработал застенчивую, теплую улыбку, означавшую следующее — с моей стороны было бы глупо отрицать мою гениальность, но не смущайте меня, говоря об этом вслух.