Я пообещал себе, что не позволю никому над ней надругаться. Но как? Да, хорошо было бы отдать её замуж за кого-нибудь из наших, но Борис никогда на это не согласится. Разве что после его смерти… А вот этого мне очень хотелось избежать – хоть он и был оболган впоследствии, он был весьма талантливым человеком и неординарным правителем. Оставалось лишь надеяться, что он будет и дальше править, но нужен был и запасный вариант – и для Руси, и для его детей, которые мне оба очень и очень нравились.
В тот же день, когда мы с Женей шли домой, подошёл служка и сказал:
– Княже, тебя Святейший видеть желает. Исповедоваться, говорит, тебе надобно. За девку не бойся – её до дома доведут.
Патриарх бросил на меня один взгляд и сказал:
– Значит, не выдержал?
Я хотел было оправдаться, мол, не виноват я, она сама ко мне пришла, но вместо этого с виноватым видом поклонился:
– Не выдержал, Святейший Владыко.
– Но хоть сказал ей, что расстаёшься с ней?
Я потупил глаза.
– Она сама потом со мною рассталась.
– А ты что?
Я и рассказал ему про банщицу. Тот выслушал меня и вдруг сказал:
– Княже, знаешь ведь, и Патриарху тяжело не смотреть на женщин. Но приходится. То же и для тебя, пока ты вдалеке от супружницы твоей. Вернёшься к ней, её и люби, как заповедовал нам Господь – "плодитесь и размножайтесь". Но ещё сказано – "не прелюбодействуй!" И одна у мирян жена, другой не дано, чай, не магометане мы. Ладно, давай, буду тебя исповедовать, – и он повёл меня в то самое помещение, что и в прошлый раз, где на аналое лежали Евангелие и крест.
Наложил он на меня епитимью – ровно на месяц запретил мне причастие, а ещё читать мне ежедневно Евангелие повелел "и молитвы исправно". А потом сказал:
– Поедешь ты первого октября в Измайлово. Вот перед этим и приходи на службу, исповедуешься и причастишься. Бо вижу, что нелёгкие грядут времена, и для тебя, и для нас для всех.
Тем временем, всё шло своим чередом – наши военные обучали новобранцев, наши учителя – детей и взрослых, а наши "купцы" не только ухитрялись налаживать связи с местными негоциантами, они же и закупали зерно, грибы и рыбу, а также ухитрились наладить торговлю с Балтикой. Более того, они весьма неплохо зарабатывали на проводке купеческих караванов вместе с нашими – после той памятной истории с Волчонком, никто из татей не рисковал даже приблизиться к нашим. И, как ни странно, несмотря на все затраты, мы каким-то образом ухитрялись не просто оставаться на плаву, но и даже выходить в плюс на этих операциях, тем более, что Александров и Борисов стали основными центрами товарооборота со Швецией, Данией и Пруссией. Сам же я в это не вникал, разве что один раз, когда Лёня Пеннер, глава нашей торговой миссии, подошёл ко мне и сказал:
– Лёх, дело есть. Приехал Никита Строганов из Соликамска. А нам соль нужна.
– Именно. Но…
– Знаю, знаю, сам бы договорился. Но я вдруг подумал – мы ж на Урал геологов посылать собрались. А Соликамск – это Пермский край.
– Понятно.
– Ну и, кроме того, его семейке не только Пермь принадлежит, а ещё в Астрахани они заправляют.
– Ясно.
Принял я Строганова у нас в "парадном кабинете", обставленном стараниями Лёни и его ребят как раз для таких мероприятий. Оказался он степенным мужиком с окладистой русой бородой, одетым в соболиную шубу, что в Москве бывало разве что у бояр. Не знаю, почему, но мы очень быстро нашли общий язык.
Я рассказал ему про то, что нам нужна соль, а ещё больше – местная рыба, вяленая, сушёная и копчёная, да в больших количествах. Тот согласился, но запросил весьма немалую цену; про неё я ему сказал, что такими вопросами у меня занимается "Лёнька Пеннер". Тот поскучнел – видимо, уже имел удовольствие говорить с Лёней и знал, насколько тот по-немецки прижимист, – но кивнул. И я тогда выложил вторую свою просьбу.