А вот последнего, в одежде побогаче, привели ко мне.
Тот начал плакаться на таком же ломаном польском, мол, они не виноваты, это все поляки.
– Którzy polacy? – спросил я. Какие, блин, поляки?
– Там, о ясновельможный пане. В лесу… Утекли, когда вас увидели. Они нами командовали.
Интересно. Рощица крохотная – меньше, чем двести на двести метров, где это они могли оказаться?
– Ты кто такой?
– Юзбаши[12] Мустафа ибн Джемиль, ясновельможный пане. Не вешайте меня, я все расскажу.
– Где эти поляки?
– Не знаю, побежали вон туда – и он показал на юг.
И вдруг я услышал мальчишеский голос:
– Княже, вон они, на том дубе.
– Да, двое их там.
Голоса я узнал – один был Мишка Скопин-Шуйский, другой – Андрей Мышкин. Те самые, кому я совсем недавно вручал медаль «за успехи и прилежание». Вот только что они делали здесь, в пятистах с лишним километрах от Измайлово?
Но, как говорится по-английски: first things first. Дерево потрясли, и с дуба упали не только желуди – вниз брякнулись два польских пана, у которых отобрали сабли, а самим им связали руки за спиной.
Первый стал по-немецки орать, что он, мол, граф Потоцкий и не дело быдла ему указывать. Но, получивши несколько ударов плетью, ясновельможный пан вдруг поменял пластинку и сказал, что все расскажет, только не надо его бить. Заставили обоих, равно как и ибн Джемиля, помочь прочим эуропейцам крымско-татарского разлива копать. Допросить их, подумал я, еще успеем.
Тем временем, я подошел к женщинам. Две, которых оголили татары, уже успели натянуть на себя хоть и в порванную, но одежду. Оказалось, они все были из села Черницыно, и бежали в Курск при приближении орды. Жизнь там была несладкой – ютиться пришлось в землянках, еды и даже воды было мало – и, когда два дня подряд татар не было видно, они решили, что те ушли, и уговорили мужей своих вернуться в село.
Вечером появились, откуда ни возьмись, крымчаки. Деревню сожгли и разграбили, убив тех, кто пытался сопротивляться, и детей помоложе, а остальных угнали в полон. А дамы как раз занимались на ручье стиркой и смогли бежать в лес. Крымчаки тогда ушли, а сегодня с утра вновь появились и нашли их убежище.
– Ничего, девоньки, не бойтесь, не дадим вас в обиду, – сказал я и приказал:
– Татарскую свинью ко мне.
Саша привел ибн Джемиля, смотревшего на меня с умилительным выражением лица.
– Рассказывай, скотина!
– Не вешайте меня, ясновельможный пане, не вешайте, нам это нельзя…
– Другую смерть надо еще заслужить. Рассказывай.
И он рассказал. Оказалось, что атака на Курск была отвлекающим маневром, и сюда пришли около десяти тысяч, но почти шестьсот человек они потеряли при двух попытках штурма города, после чего, согласно плану, большая часть их ушла на Чернигов.
– А сколько вас осталось?
– Лишь около трех тысяч, ясновельможный пане!
«Интересно, – подумал я. – Для них это ´лишь´ три тысячи – у нас в Курске даже с нашими ребятами столько не наберется».
– А что с остальными?
– Эфендим…
– Тогда уж мирза[13], – усмехнулся я. Ибн Джемиль, услышав это, побледнел, но выдавил из себя:
– Мирзам, простите великодушно, не знал, что пан есть князь. Другие наши люди ушли на юг, чтобы подумали, что поход закончился. Но вместо этого они идут по северу владений Речи Посполитой на Чернигов.
Я сделал знак, и один из наших отвел ибн Джемиля к уже выкопанной яме, взял татарскую саблю и отрубил ему голову. То же он сделал с другими копальщиками – всеми, кроме Потоцкого, которого притащили к нам. В воздухе стоял устойчивый запах мочи и кала, а спереди у поляка виднелось огромное мокрое пятно.
Поляк рассказал примерно то же самое – атака на Курск была всего лишь отвлекающим маневром, а настоящей целью были Чернигов и затем Смоленск.
– Ну что ж, – сказал я. – Спасибо. Не будь ты убийцей и насильником, я б тебя пощадил. А так, герр Потоцкий, ауф видерзейн.
– Они же быдло, эти русские! – закричал тот, после чего я сказал.
– Повесить.
– Нет! Я дворянин!
– Ты не дворянин. Ты убийца, насильник и преступник.
После того, как Потоцкого бросили в яму и ребята её засыпали, я сказал Саше: