– Это – лодочный сарай, княже. Но там вряд ли что-нибудь будет.
В сарае и правда ничего не было, кроме следов на земле от лодок. Рядом с ним оказался крохотный домик. Когда мы подошли, я услышал какой-то шорох и, махнув рукой Ринату, вместе с ним вошел в горницу. В середине находилась небольшая печь, без дымохода – избушка, если и топилась, то по-черному; стены были сплошь черные, закопчённые, только в одном из углов были иконы, покрытые чистыми рушниками. Вокруг стен шла широкая лавка.
Я подумал, что шум мне послышался, но Ринат пошарил рукой под лавкой и вдруг отпрянул:
– Твою мать!
Встав на колени, он еще раз взглянул туда и неожиданно улыбнулся:
– Не бойся, мы свои.
Из-под лавки вылез белобрысый мальчишка лет двенадцати, одетый в залатанную рубаху.
– Барин, прости, что я тебя укусил, я мыслил, ты татарин или лях.
Ринат засмеялся.
– А откуда ты узнал, что я русский?
– Ляхи и татаре так не бранятся. А кто ты?
– Майор русский. Ну… это вроде сотника. А это, – он показал на меня, – Алексей, князь Николаевский.
Мальчик неожиданно встал на колени и залепетал:
– Прости меня, княже… Не ведал я.
Я взял его за плечи и поставил на ноги.
– Ну и хорошо. А что я князь, так это все равно. Чем ты меня хуже? Да ничем. Как тебя зовут-то?
– За… Захар. Захар Григорьев. Батюшку покойного Григорием звали. Был он в дружине в Чернигове, да убили его ляхи. А мамка за Семена Васильева вышла, паромщика здешнего.
– Светлая память рабу Божьему Григорию, – сказал я, широко перекрестившись.
Глаза мальчика заблестели; было видно, что он еле-еле удерживается от слёз. Я поскорее перевёл разговор на другую тему, тем более, надо было получить как можно больше информации.
– А здесь кто был, татары али поляки?
– Крымчаки, княже. Вчера с утра пришли. Захопили паром через Десну, но, пока переправлялись, наши все в лес утекли. А мне отчим велел лодки через Сновь увести и спрятать. Сробил я то, а вот только не дождались меня. А татарове, яко пришли, зараз все спалили, и тех, кто не убёг, поубивали али угнали. Я боялся, что и за мной придут, и сховался под лавицу-то.
– А лодки где?
– В заводи, схованные. Покажу тебе, княже.
– Есть хочешь?
Мальчик попытался покачать головой, но на лице явственно проступила надежда. Я достал кусок хлеба и вяленого мяса и протянул ему:
– Ешь, не бойся.
Когда он все сжевал, я спросил:
– А Чернигов далече?
– Да верст пятнадцать, княже! Если хочешь, я покажу!
Я отпустил Ваньку, который немедленно отправился обратно, благо отец дал ему лошадь, а сам распорядился начать переправу. В одной из заводей, вход в которую был замаскирован кустами, растущими у горловины, мы увидели не только две лодки, но и крупный плот с шестом, которым Захар, как оказалось, очень неплохо управлялся. Переправились мы где-то за полчаса, не больше, после чего я распорядился отправить разведку, а сами мы после короткого привала и захоронения трупов, валявшихся на улице, отправились дальше, где, по словам Захара, располагался Новоселовский хутор – Захар рассказал, что там селились черкасы, бежавшие из «ляшских земель».
За кромкой леса мы увидели и здесь сплошные пепелища, все, что осталось от полутора дюжин жилищ. Судя по всему, приход степняков для местных был полной неожиданностью, и никто не успел бежать. На улице лежали десятка три трупов – у кого было перерезано горло, у кого отрублена голова, а у многих просто вспороты животы. Когда я увидел маленькую, лет, наверное, двух девочку, на чьих выпущенных кишках копошились жирные зеленые мухи, я посмотрел на Сашу и Рината:
– Пленных, я полагаю, брать не будем. Кроме тех, кого придется. Мирз там всяких либо польских сановников.
– Вот им-то хотелось бы в первую очередь кишки выпустить, – горько усмехнулся Саша.
– Политика, мать ее так-разэтак, – глухо сказал Ринат. – Да и не звери мы, в отличие от них. Повесить – и вся недолга.
Ребята даже без приказа начали рыть общую могилу, а минут через двадцать из рощи к западу пришли трое разведчиков, и с ними юноша в изорванной, но богатой одежде. Лицо его было синим и опухшим – судя по всему, его долго били – но держался на ногах он крепко.
– Господин полковник, – я сразу приосанился; обыкновенно лейтенант Семен Траутман, один из «москвичей», назвал бы меня «Лёхой». – Это Феодор Феодорович Ноготков-Оболенский, сын воеводы черниговского. Отец послал его с депешей, но его поймали крымчаки, товарищей его убили, а его захватили на окраине леса. Мы его и отбили, да так, что другие ничего и не заметили.