– Опасно там, княже.
Так что то, что я увидел, было сродни калейдоскопу. Вот, неожиданно для поляков, снаряды наших трехдюймовок методично уничтожают их батареи. Одновременно, минометы бьют по шатрам. Вот из близлежащего леса начинается пулеметно-винтовочный огонь по татарам; и, когда оттуда вылетает наша полусотня, гордо именующая себя эскадроном, обезумевшие татары бегут к Десне и прыгают в нее, пытаясь спастись. Река холодная, быстрая, широкая; кому повезло, вылезают из неё на нашу сторону, а кому нет, плывут вниз по течению, не подавая признаков жизни. Те, кто не рискнул броситься в реку либо выжил, бросают оружие и сдаются. Вот к ним присоединяются и многие поляки. Лишь только крылатые гусары пытаются ударить по нашим, но пулеметы косят их, как траву. А вот открываются ворота Чернигова, и его гарнизон бьет ляхам в спину. И вот, наконец, Захарьин с поклоном говорит:
– Княже, а теперь тебе уместно. Ты же воевода.
Сгорая от стыда, я поехал к городу, где меня с низким поклоном встретил Феодор Иоаннович Ноготков-Оболенский.
– Спаси тебя господи, княже!! И за спасенный город, и за спасенного сына моего.
Тщетно я пытался промямлить, что сам я даже не участвовал в бою – Саша, присоединившийся к нам, так дал мне в бок, что до меня дошло, что лучше молчать. И мы с важным видом въехали по подвесному мосту в древний Чернигов.
Вскоре пришел Ринат и доложил, что сдались две с половиной тысячи крымчаков и более семи тысяч поляков. И, если поляк, но ничего не сказал, памятуя о убитых в Новосёлове. Среди пленных улов был на порядок знатнее, чем даже в Курске, начиная с Селямета Гирея, брата нынешнего крымского хана Гази Гирея, и Януша Радзивилла, магната Речи Посполитой. А вот у нас потерь практически нет – двенадцать легкораненых, и всё.
Я предложил воеводе позаботиться о менее знатных пленных, а также собрать для гарнизона польское и татарское оружие. Тот согласился, но сказал, что мне причитается плата, особенно за пушки. Я отказался:
– Феодоре, мне главное, чтобы Чернигов стоял и впредь, поэтому бери, если тебе нужно. – И, подумал, добавил фразу Луспекаева из «Белого солнца пустыни»:
– Я мзду не беру, мне за державу обидно.
Феодор Иванович меня расцеловал, но отказался брать хоть что-либо из войсковой казны незваных гостей. Я согласился – конечно, денег у нас еще достаточно, но нам здесь сидеть год, а скорее два, и кто знает, сможет ли Лёня сотоварищи в голодные годы хоть что-нибудь заработать для нашего дела. Поинтересовался, кстати, про зернохранилища.
– Много у нас в этом году зерна, всё сделали так, яко государь приказал. Да и рыбы днепровской сушёной и солёной.
– Феодоре, позволь мне расспросить пленных. Можешь и своих людей прислать.
– Добро. Позову своего заплечных дел мастера. Он их быстро разговорит.
Я только открыл рот, чтобы отказаться, как подумал, что одно лишь присутствие палача может развязать язык спесивым ляхам, а демонстрация петли – крымчакам.
– Ладно. Вот только пусть ничего не делает, пока я ему не скажу.
Не знаю, было ли это из-за вида палача либо по другой причине, но и Радзивилл, и Селямет Гирей, и другие пленные «запели» сразу. Допрашивали мы их поодиночке, но рассказывали они примерно одно и то же.
Во-первых, поляки намеревались после Чернигова ударить по Новгороду-Северскому, а затем по Рыльску и Курску. Путивль, отрезанный от русской территории, оказался бы довольно легкой целью. Таким образом, они смогли бы завоевать весь русский Юго-Запад. Татарам же обещали отдать часть добычи и всех жителей этих городов. Как мне сказал Радзивилл, «русские нам там не нужны – мы заселим наши новые города католиками».
Во-вторых, лагерь поляков находился в Любече – древнем русском городе на левом берегу Днепра, который единственный из всех черниговских владений русские отдали Литве в 1503 году, в обмен на что литвины согласились на русский суверенитет над остальной территорией.
В-третьих, в Любеч только что приехали католические иерархи из числа пламенных борцов за унию и против православия.
Было и в-четвертых. Часть полона, захваченного татарами у Чернигова и южнее – даже на землях, принадлежавших Речи Посполитой – находится в десятке верст к югу от Чернигова под охраной трех сотен татар. На мой вопрос, почему они не повели полонян на юг, Селямет Гирей лишь пожал плечами:
– Княже, – он весьма неплохо говорил по-русски, как ни странно, – мы надеялись пригнать туда еще черниговцев, а затем вернуться всем войском в Крым.
– Разве вы собирались уходить?
– Скоро начнутся морозы, княже, – покачал головой тот. – Поэтому мы собирались уйти уже через три-четыре дня, не позже.