– Так, народ. Расходимся, – крикнул я.
– Так ведь они хотели наших святых отцов спалить… – промямлил кто-то.
– Они хотели. Но мы не ляхи, мы православные, – сказал я.
Обоих католиков мои ребята отвязали, но оказалось, что первый из них – иезуит Петр – был избит до такой степени, что уже был мертв. Другой же, униат Гедеон, тоже был близок к смерти. Он взмолился:
– Господине…
– Князь се, мордерцо[20] – важно поправил его голова, откуда ни возьмись, нарисовавшийся рядом. У меня сложилось впечатление, что именно он верховодил линчевателями, но я ничего не сказал.
– Княже светлый, будь ласка, позволь отцу Иринею исповедовать меня… А потом желаю с тобой переговорить.
Я посмотрел на отца Иринея, тот кивнул:
– Прикажи отвести нас в покой, где я лежал – там больше никого немае, иных иереев и диаконов отнесли в их дома.
Мои ребята унесли Гедеона, а я придерживал храброго батюшку, который с трудом ковылял; как он сумел так быстро выбраться к народу и встать между ними и их потенциальными жертвами, я даже не знаю.
Опершись на столик и положив на него Евангелие и крест, предоставленные головой, он строго посмотрел на меня, и я ретировался. Голова угостил меня взваром из ягод и, потупив глаза, промямлил:
– Светлейший княже, не гневайся на нас. Не могли мы простить латинянам, что они наших батюшек сжечь хотели.
– Ладно, – вздохнул я. – Но помните, вы теперь – Русь, и негоже творити таковое. На татей есть суд. Добро?
– Добро, княже! – ответил тот, причем в голосе его я явственно услышал облегчение.
Где-то полчаса мы сидели и ждали, потом отец Иреней вышел к нам:
– Батюшко, тебе же лежать надобно, – бросился к нему голова.
– Надобно-то надобно, но нет у тебя другого ложа? На том сейчас Гедеон.
– Есть, как же нет!
– А ты, княже, – повернулся ко мне отец Ириней, – ступай к Гедеону, просил он вельми.
Гедеон рассказал мне многое. Был он секретарем у епископа Львовского, которого тоже звали Гедеон. И, когда тот принял унию, то отец Гедеон с радостью присоединился. Затем, по благословению своего епископа, он стал переводчиком у отца Петра Скарги, который ездил по Белой и Чёрной Руси[21] и требовал, чтобы тамошние священники присоединялись к Унии. Согласились очень немногие, поэтому скоро отец Пётр начал лишать «схизматиков» сана и помещать под арест, церкви же отбирались в пользу унии. После поражения Речи Посполитой в Посеймье в девяносто восьмом году было решено временно прекратить насильственное отчуждение церквей и перейти к тактике увещевания. Но, кроме приходов, принявших унию в самом начале либо отчужденных силой, ни один приход в зоне ответственности отца Петра не присоединился к Греко-Католической церкви.
Этим летом насильственные захваты возобновились, но не раз и не два Скарге приходилось уносить ноги от разъяренного местного населения[22]. И, наконец, когда в Варшаве возникла уверенность в том, что Чернигов и Северские земли удастся захватить без проблем, Скарга решил действовать самыми радикальными мерами, вплоть до объявления противников унии еретиками и казни их. И Любеч должен был стать первым полигоном для опробования этой тактики.
– Понятно. А зачем вы попросили отца Иринея об исповеди?
– Грешник я страшный, княже. Если не выживу, то пусть хоть предстану перед Господом исповедовавшимся.
– А если выживете?
– Супруга моя, матушка Епифания, умерла сразу после того, как я принял унию – некоторые говорят, от горя. Детей у нас так и не народилось. Поэтому желал бы постричься в монахи, грехи свои отмаливать. Если суд не повелит меня казнить.
Когда я вышел, голова передал мне, что меня просит зайти к нему отец Ириней. Тот лежал в кровати, но, увидев меня, с трудом присел и попробовал изобразить поклон. Я приложился к его руке и сказал:
– Батюшка, вы хотели меня видеть?
– Да, сын мой. Прошу тебя, скажи государю – нехай дозволит Гедеону постричься в монахи. Верю я, что мы спасли душу православную.
Вернувшись в свои покои во дворце, я долго пытался заснуть, но события последних суток все еще стояли перед глазами. И, когда я наконец прикорнул, меня разбудил Петя Сидоров.
– Алексей, вставай!
– Сколько времени, Петь?
– Восемь часов, как ты и просил.
Воистину, подумал я, покой нам только снится…
9. А вас, Штирлиц, я попрошу остаться
На следующий день из Чернигова пришли две сотни, включая команду артиллеристов, и мы вместе с Ионой отправились в Чернигов, прихватив с собой отца Иринея. Батюшка потребовал возвращения в родной приход, и ему это было разрешено с условием, что он неделю проведет в постели. На время его лечения по моей просьбе собирались прислать в шуманский храм священника из одного черниговского собора. То же было сделано и для Пятницкого храма в Любече, ведь обоим тамошним батюшкам точно так же предстоял курс лечения.
22
В нашей истории, схожий жизненный путь был у Иоасафата Кунцевича, которого в Белоруссии до сих пор вспоминают недобрым словом, зато католики недавно признали блаженным.