Между тем, Клим увидел, что они подходили к столу, где сидела средних лет женщина с огненными глазами и морщинистой кожей. Её можно было бы назвать в прошлом удивительной красавицей, если бы не эта морщинистая кожа лица, которая всё портила, являя собой вымя старой волчицы. С удивлением Клим заметил, что и лицо Гомункула разительно изменилось и стало напоминать ему кого –то, чье лицо он уже видел, но никак не мог вспомнить, кто это? Когда они уселись за стол, то непременные три блюда на каждого были им тут же поданы с расстановкой между поглощением пищи 15 – 20 минут. При этом всё делалось молча, ненавязчиво и без каких – либо комментариев. Как оказалось, и спутник Клима и женщина уже давно были знакомы между собой в том обличье, которое являл собой Гомункул. Она называла его почтительно: «Лев Николаевич», а он её – «Юлия Николаевна». Клим был принят Юлией Николаевной как свой, давно известный и уважаемый человек. Это было тем более странно, что сама женщина, её манера разговора, удивительная категоричность и властность производили на Клима отвратительное впечатление, так что скулы его за обедом «ходили» с особой интенсивностью, но присутствующей это, конечно, было невдомёк.
-Как это вы в столовую этого ареопага попали, – интересовался уже теперь, Лев Николаевич. Сюда ведь вход очень непросто, Юлия Николаевна.
- А меня мать сейчас в психбольнице, а талоны на еду девать – то некуда. Вот и пришла сюда. Они ко мне с претензией подлетают, шеи вытягивают. «Разве это для вас!?». А я им и тут же в ответ: «А я что? Должна своими руками мать задушить, чтобы мне эти талоны перестали давать. А мать моя с маузером в руке ползла по льду Кронштадта, усмирять восставших моряков, позднее пулеметом косила голо дрань, что на Москву голодными толпами рвалась съестное грабить, а потом в Отчественную. Была предисполкома, заботилась о ваших семьях, чтобы им жралось лучше, чем всем «этим рабочим и служащим» с их карточными пайками, а после войны, чтобы ваши семьи не стаивали в подомовых очередях за куском хлеба, 10г масла и 40 г крупы.
И тут Клим вспомнил, как он сам маленьким мальчиком, чтобы в этой бесконечной очереди пройти в магазин и отовариться мукой, насыпал в наволочку снега, подошел к милиционеру, сняв варежки, и попросил войти, чтобы варежки забрать в магазине, которые там забыл. Сердобольный милиционер пусти его. Он высыпал снег в углу магазина и уже стал в маленькую очередь, не забывая, что дома его ждёт маленький братишка, а мать едва ли придет сегодня домой, потому что работает на трех работах, а одна из них госпиталь.
Обращаясь к нему, уже более чем зрелому человеку, Юлия Николаевна, возбуждаясь, говорила: «Помните главное. Советская власть знает, что такое пища, продукты, питания, голод. Это она знает хорошо и в первую очередь оценивает вас с точки зрения положенного вам питания или голода». Тот, кто являл собой в настоящий момент Льва Николаевича, в котором только теперь Клим узнал известного специалиста по Евразии, которого академик по истории Рыбаков в грош не ставил, но небезызвестный глава Пушкинского Дома, которому в конце жизни даже дали Орден Андрея Первозванного, ласково попеняв на его недостатки монографий, благословил на их публикацию в широкой печати, обратив его уже в Светило Науки.
Так вот Лев Николаевич, которому нравился разворот беседы, стал приводить страшные факты людоедства времен смутного времени, которое в будущем было воспринято как Вселенский праздник, когда трупы людей продавали на базаре на вес, что и не считалось зазорным.. Древние греки, — вещал он, — эти истинные мудрецы, считали, что против безумной любви есть два верных средства: голод и время. Если они не помогут, остается третье и последнее средство, самое верное: веревка! Веревка, привязанная в наше время к крюку для люстры. А вот еще:
«Во время осады Парижа в семьдесят первом году), только высокое кулинарное искусство ресторатора Поля Бpебена могло заставить Эpнеста Ренана и Теофиля Готье даже не заметить того, что они находятся в гоpоде, котоpый был «залит кровью, трепетал в лихорадке сражений и выл от голода. Жители Буpничевской и Коpобинской волости Козельского уезда объявили однодневную голодовку, чтобы сбереженный хлеб отправить «красным рабочим Москвы и Петрограда».
Вот отсюда и рождается мысль, что с помощью вшей, голода и чумных крыс там, где всё это есть, чего доброго, построят социализм.
— Мне рассказывали, что в каком-то селе Казанской губернии дети от голода бросались в колодцы, вторит Юлия Николаевна. –
В селе Липовки (в то время ещё Цаpицынского уезда) один крестьянин, не будучи в силах выдержать мук голода, решил зарубить топором своего семилетнего сына. Завел в сарай и ударил. Hо после убийства сам тут же повесился над трупом убитого ребенка. Когда пришли, видят: висит с высунутым языком, а рядом на чурбане, где обычно колют дрова, труп зарубленного мальчика. Через «рацион» к работе.
К лету 1925 г. в Тамбовской, Орловской, Вятской, Екатеринославской, Одесской, Харьковской, Полтавской, Волынской областях отмечался голод. Так, в Елецком уезде Орловской области голодали до 50 процентов населения. «Голодающие в Казанской волости питаются отбросами крахмально-паточного завода. В других волостях в пищу употребляются древесная кора, листья, лебеда. В этом уезде отмечено 23 случая смерти от голода и 400 заболеваний. В Донской волости до 25 процентов голодающих опухло» и т. д.
Юрий Николаевич цитировал почти на память: «В записке В. Н. Манцева к Ф. Э. Дзержинскому о тяжелом материальном положении сотрудников ГПУ Украины от 5 июля 1922 г. отмечалось: «Денежное вознаграждение, которое выплачивается сотруднику, мизерное так же, как продовольственный паек… Зарегистрирован ряд случаев самоубийств на почве голода и крайнего истощения. Я лично получил письмо от сотрудниц, в котором они пишут, что принуждены заниматься проституцией, чтобы не умереть с голоду. Арестованы и расстреляны за насилия и грабежи десятки, если не сотни, сотрудников, и во всех случаях установлено, что идут на разбой из-за систематической голодовки». Юрий Николаевич заключал с пафосом: «Опыт установления Советской власти в стране именем Россия бесценен, как бесценен и опыт Гражданской и Отечественной войны, опыт торжества социализма в одной взятой стране, этот опыт кроется в знаменитой фразе Интернационала и в парафразе: «Маша кушай кашу!». А дальше дело за такими как Баркашов: «Транснациональная финансовая олигархия прибегнет к последнему испытанному тактическому способу – развязыванию гражданской войны (что уже было). В результате гражданской войны наиболее активная часть Русского Народа уничтожит друг друга во взаимном противоборстве за утверждение различных идеологических концепций, умело подброшенных Русскому Народу с целью его разъединения. Тех, кто останется после гражданской войны, уставших от голода, крови, хаоса, легко можно будет купить за обещание стабильности, порядка, хлеба, продиктовав любые условия. Возникает вопрос – сложно ли развязать гражданскую войну? Отвечу – нет, несложно, тем более что «перестройкой» и средствами массовой информации уже все подготовлено. В настоящее время политически активной, т.е. исповедующей какую-либо идеологию, является лишь незначительная часть населения. Поэтому попытка подчинить государство любой идеологии силовым путем, учитывая общую агрессивность, приведет лишь к массовому ответному противодействию, т.е. к гражданской войне.
- Славно покашляли, – сказала Юлия Николаевна, заканчивая обед. Большевики как первые и самые надёжные азы революции поняли, – «распред еды – основа социализма». «Мудрость сложная, но простая, – изрёк Гомункул, прощаясь с Климом в «новом времени», как будто и встречи, и обеда не было.